Олег Слободчиков - Первопроходцы

За мысом пологий берег опять повернул к закату и стал едва виден в редкой темени подступавшей ночи. Ветер плескал крутыми, невысокими волнами, которые шумно шлепали по бортам. Пантелей попытался поставить коч на якорь. Герасим Анкудинов, сменивший на корме поповского судна Осташку Кудрина, сделал то же самое и выпустил трос на всю длину, но якоря волочились по дну.

— Людей много, выгребем! — бесшабашно крикнул, кося плутоватыми глазами на корму дежневского коча.

Меняя друг друга, гребцы всю ночь удерживали суда в виду темневшей полосы суши. К утру разъяснились невысокие извилистые берега, обсыхающие при отливе отмели. Промокшие и продрогшие люди увидели, что находятся в широком заливе, который мог быть и губой. Еще сутки суда продвигались на веслах, но ничего похожего на устье реки не было. Впереди шел поповский коч с Герасимом Анкудиновым на корме, за ним следовал Семен Дежнев, подобравший половину его людей. Вдали показалась гора с черными скалами, подступавшими к полосе прибоя, за ними тянулась долгая песчаная отмель. Вблизи гребцы увидели с десяток лежавших на ней моржей, еще столько же плескалось в воде.

— Вот ведь соблазн! — крикнул Герасим, указывая на них. — Одного зверя хватит, чтобы насытиться всем. Отощали на рыбе, — потрепал ослабший кушак.

— И то дело! — согласился Емеля, услышав его с другого коча. Он держался ближе всех к берегу, окликнул Юшку Никитина: — Пальни картечью по башке, только наверняка. — Тихо подвел коч к отмели, так, что под днищем зашуршали песок и окатыш. Непуганый морской зверь таращился на него, как на диковину. Юшка с двух саженей выстрелил в клыкастую морду. Дым рассеялся, зверь бился на небольшой глубине. Другие скрылись под водой, лежавшие на песке ползли к морю, помогая себе клыками.

Емелины гребцы шестами и веслами вытолкали коч на безопасную глубину и встали на якорь. Рядом с ними становились другие. Промышленные люди и казаки стали спускать лодки, чтобы набрать берегового плавника. Осташка Кудрин с Юшкой Никитиным, по пояс мокрые, пытались вытянуть на песок тушу моржа. К ним присоединился десяток доброхотов с других судов. Едва ли не с первых шагов отмель потрясла высадившихся на нее людей. Те, что вытягивали на сушу убитого моржа и елозили ногами, вскоре бросили тушу, стали рыться в песке и окатыше. Осташка распрямился, ополоснул находку в воде и поднял над головой.

— Заморная кость! — закричал. — Коричневая, сама дорогая!

Пока он размахивал зубом, показывая его Емеле, другие находили клыки крупней: в четверть пуда и больше.

— Да тут ее столько, что можно загрузить все кочи! — плясали, без вина пьяные. — Даже искать не надо!

Своеуженники, покрученники, беглые казаки высаживались на берег, выкапывали желтые и коричневые клыки. Ласковая волна прилива весело бренчала окатышем. Те люди, что были в мокрой одежде, выстукивая дробь зубами, вскоре бросили увлекательное занятие и стали собирать сухой плавник. В стороне от кошки — заливаемой приливом отмели — развели большие костры, приплясывая, сушились возле огня, пекли мясо убитого моржа, насыщались. Буйное веселье стихало, угасал счастливый день, сквозь поблекшую синеву неба проклюнулись первые робкие звезды. В сумерках даже самые ярые из казаков и промышленных бросили рыться в песке и стали готовиться к ночлегу, понимая, что рыбий зуб, валявшийся под ногами, только тогда станет богатством, когда его доставят хотя бы на Колыму, а путь туда закрыт по меньшей мере до следующего лета.

— Семейка подведет Погычу под государя, — опять стал язвить Анкудинов, — перезимуем и вернемся богатеями…

— Зимовать придется, но не здесь! — угрюмо отозвался Пантелей с кормы своего коча. Он наблюдал веселье со стороны, не принимая участия в добыче клыков.

Обогревшись, мореходы стали таскать и перевозить сухой плавник на суда. Среди обкатанных волнами лесин встречалась древесина невиданных пород. Собранная кость лежала грудами возле гаснущих костров, грузить ее на кочи не спешили. Анкудиновские удальцы с частью промышленных людей решили ночевать на суше, лежали у костров усталые и счастливые. Береговой ветер выстилал пламя по земле, уносил дым в море.

Отбитым у чукчей ясыркам дали волю. Они не ушли к погромленному селению, но умело и с удовольствием пекли мясо на углях, а после того, как съели за один присест по полпуда, повеселели. Одна из них оказалась рабыней и показывала, что довольна пленением, другая, чукчанка Иттень, тоже не рвалась к родне, от которой была увезена не так далеко. Знаками показывала, что у нее есть муж, а детей нет. Обе ясырки легко сошлись с Емелиной якуткой и Афониной юкагиркой.

Наевшись и отдохнув, люди невольно стали думать о будущем. На берестянке на берег выплыл Пантелей Пенда, подошел к огню, окинул взглядом кучу клыков, молча постоял возле бессоновской лодки, груженной отборным рыбьим зубом.

— Караул не выставили?! — укорил, бросив острый взгляд на Герасима.

— Сейчас, кинем жребий! — С грубой беспечностью казак сплюнул на тлевшие угли и приказал беглецам поделить ночь.

— Рыбьим зубом сыт не будешь, — не присаживаясь, проворчал старый промышленный. — Надо искать лес, промышлять соболя.

— Гоняйся за ним, мерзни! — огрызнулся бессоновский Фомка Пермяк. — А тут богатство под ногами.

— Сколько весу в сороке соболей? — спросил вдруг Пантелей.

— Кто их взвешивал, сорока-то? — Фома вскинул на него удивленные глаза.

— А пуд кости почем? — кивнул в сторону груженой лодки.

— Мы свою продали на Колыме по двенадцать рублей! — настороженно ответил кто-то из промышленных, ходивших с Пустозером и Мезенцем.

— Пуд рухляди дороже, чем полсотни пудов этой самой кости! — Пантелей едко усмехнулся в седую бороду. — В бурю, бывает, муку за борт мечут, чтобы удержаться на плаву, — намекнул, что морской поход не закончен. — Не добудем соболей — на обратном пути кость заберем. Зачем сейчас грузиться, не пойму?

— А как придем в Китай или Индию да поменяем на серебро и золото?! — с вызовом ответил Бессон Астафьев.

— Вернетесь и нагрузитесь, если будет нужда! — скаредно пробурчал старый промышленный, отошел в сторону, зацепил бечевой до звона высохшее обкатанное прибоем бревно, столкнул его на воду, сел в лодку и потянул к своему кочу, качавшемуся на ночной волне вблизи берега.

Поповские покрученники и принятые на их суда анкудиновские беглецы загалдели, они тоже хотели перевезти добытые кости на суда, но им благоразумно воспротивился Емеля Степанов, ссылаясь на дядьку и Пенду:

— Без того еле выгребали! Кто знает, что впереди?

Семен Дежнев, понимая, что Бессон Астафьев уже решил загрузиться, стал возражать и жаловаться: