Олег Слободчиков - Первопроходцы

Ветер сорвал с головы Семена шапку, унес вслед трем быстро удалявшимся судам. «Плохая примета!» — успел подумать он. Людей у него было много. В трудный час это помогло. Они держали весла по двое, с трудом протягивали их над водой. Брызги, сорванные с волн, хлестали ливнем и быстро вымочили всех. Благодаря волочившейся мачте, распластавшемуся по воде парусу и сдвоенной силе гребцов Семену удалось подойти кормой к афониному кочу. С обоих судов швыряли за борт заморные кости, чтобы сорваться с мели. Едва Дежнев причалил, люди стали перегружать ему самый ценный товар. А он закрепил трос на утке, напрягаясь всем телом, держал его конец в руках. Афоня, Бессон, промышленные и анкудиновские беглецы перескакивали с борта на борт с пятипудовыми кожаными мешками на плечах: спасали муку. Другие продолжали метать в воду моржовые клыки. Но добрая варовая пенька — лучший из бывших на судне тросов — недолго удерживала напор ветра. Второпях никто не подумал о волочившемся парусе. Он проплыл под бортом и заломил нос коча на сторону. Очередным порывом ветра трос разорвало. Дежнев шлепнулся задом на лавку, а когда поднялся на четвереньки, два бессоновских коча отдалялись. Виновато глядя на оставшихся и махавших ему людей, Семен показал конец, который все еще держал в руках.

Главный пайщик и гусельниковский приказчик Бессон Астафьев случайно остался на уносимом судне, с ним — с десяток промышленных с других кочей, спешно перегружавших товар и муку. Часть дежневских и анкудиновских гребцов оказались на застрявших судах. Все спуталось. А ветер дул и дул. Ко всем неприятностям быстро темнело. Три коча, уносимые ветром, были уже едва видны. Дежнев передал кормовое весло Бессону Астафьеву, тот, смахивая рукавом со щек слезы и брызги, сам стал управлять гребцами. Больше всего они боялись сесть на мель, отгребая от низменного берега, волочившиеся мачта с парусом сильно тому мешали. По наказу Бессона Дежнев обрезал растяжки и освободился от них.

Под утро ветер ослаб, волны стали положе, уже не слышался плеск береговых накатов. Рассвело. Вокруг судна было одно только море без льдин. Обессилевшие люди покорились судьбе, отдавшись воле волн и ветров: забились кто куда мог, завернулись в одеяла, одежду, уснули на мешках с товаром и мукой.

Федот Попов очнулся от сна и бреда. В жилухе было сыро, на всех нарах спали, укутавшись в одеяла и кафтаны: сипели, храпели, кашляли. Качало. За бортом слышался плеск воды и скрип трущейся обшивки. Федот сполз в узкий проход между нар, на четвереньках выбрался наверх. Небо было низким, пасмурным, в воздухе висела невидимая влага. По одну сторону виделось только море, с другого борта был причален коч, сделанный на Колыме, который вел Емеля. Он и скрипел. Еще раз окинув взглядом свое судно, Федот разглядел на корме равномерно вздымавшийся бугор из шубы и одеяла, под ними был живой человек. Целовальник, перебирая руками лавки и варовые растяжки мачты, заковылял к нему и был услышан. Из-под меха высунулась смятая распластавшаяся по щеке к уху борода Герасима Анкудинова.

— Не помер? — обыденно зевнул он, крестя рот. — Даст Бог, поправишься. А нас носит невесть где.

Федот спросил про бурю, в какую сторону гнала суда. Постанывая, вытянул из-под бети сундук, в котором хранился компас-маточка. Вынул его из кожаного чехла — за слюдой закачался наплав, указывая стороны света.

— Туда грести надо! — указал на юго-запад. — Пусть люди отдохнут — и с Богом!.. Пенда где?

— Хрен кто знает! — шевельнул смятой бородой казак, намереваясь зевнуть, но вместо этого вздохнул. — Как разнесло, так больше не видели. Только с Емелей как-то удержались.

Промышленных и беглых казаков не будили, они проснулись сами, подкрепились юколой и мукой, разведенной в пресной воде, расчалили суда, разобрали весла, неспешно пошли в указанную целовальником сторону. Без особой надежды гладили гребями воду, пока не увидели за бортом траву, потом плывущее дерево, указавшие близость земли. Весла стали подниматься и опускаться быстрей, лица людей повеселели. По молитвам сквозь тучи робко заблестело солнце. Запас пресной воды кончился, расстелили парус и собирали дождевую.

Сначала со стороны заката завиднелись темные пятна, издали похожие на облака, потом они превратились в венчики горных вершин, которые долго не приближались. Герасим, стоявший на руле поповского коча вместо кормщика, правил к ним. Следом вел судно Емеля. Лишь на другой день из морской дали показалась полоска земли. Кочи подошли к крутому скалистому берегу, похожему на мыс, где разбились анкудиновские беглецы. Здесь было много бухт. На корму опять выбрался Федот Попов, тощий, осунувшийся, но уже явно выживший, осмотрелся по сторонам. Легкий ветер шевелил отросшую и побелевшую бороду.

— Где сможем — надо приставать! — приказал и, сочувственно оглядев беглого казака, обвисавшего на руле, сменил его: — Отдохни! Как-нибудь справимся! — Обернулся к другому кочу. Емеля помахал ему рукой.

При устойчивом ветре с севера суда шли вдоль каменистого безлесого берега, пока Федот не высмотрел укрытую бухту с отмелью и грудами выброшенного прибоем плавника. При отливе, который был здесь полноводней, чем в Студеном море, ему удалось провести судно между камней на тихую воду. Под днищем захрустели песок и окатыш, нос коча выполз на сушу и на миг застыл в радостной и опасливой тишине. Емеля тоже провел судно возле мыса и ткнулся в берег неподалеку от дядьки. Покачиваясь на ослабевших ногах, казаки и промышленные сходили на сушу, падали на колени, отбивая обетное число поклонов, хотя никто не знал ни того, где они, ни какие народы живут поблизости. Господь уберег от потопления, и это было чудом.

— Умолила Пречистая Сына за нас, грешных! — Молились со слезами.

Якутка со стонами сползла с опостылевшего судна, легла на песок. Едва оправившись от первой радости, спасшиеся нашли ручей и долго не могли напиться сладкой водой. Отдохнув, развели костры из плавника, пробовали ловить рыбу — не поймали. День прошел в обыденной суете стана, на другой, после молитв и благодарственного молебна, Федот стал говорить покрученникам, своеуженникам и людям Герасима Анкудинова:

— Новый год начался радостью и бедами, все бабье лето проболтались в море, дождями и снегом раны омывали. Теперь распогодилось. Устье Колымы уже льдом забито, а здесь лето.

Его люди молчали, беглые, потупившись, вспоминали свою недолгую радость на кошке, мечты о богатстве и благополучии дальнейшей жизни. Бес, искони ненавидящий всякое счастье, посмеялся над всеми: одни заплатили жизнью за недолгое чувство удачи, другие — ранами и муками.

— Хорошо бы вернуться на Анадырь, там зимовать! — хмуро, без былой удали сказал Герасим и пожал плечами: — Да будет ли попутный ветер? И сколько туда идти? Един Господь знает, где нас носило.