Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Я половину анкудиновских утопленников принял, по самые края бортов в воде. Малыми волнами, и то захлестывает…

По наказной памяти Втора Гаврилова властью были наделены он и тяжело раненый целовальник. Все вдруг вспомнили, что этот покладистый казак и есть начальствующий.

— Пусть чукчей под государя подводит! — в очередной раз съязвил Герасим, но его никто не поддержал ни смешком, ни взглядом.

Емеля по своему обычаю прихорашивался перед новыми девками и смешил их, не желая вникать в споры. Своеуженников сердили его пустопорожние разговоры, они ждали мудрого слова, поскольку наказная память Втора была у раненого Федота, а вместо себя он оставил племянника. Раз и другой спросили Емелю, что делать?

— Обратно нынче не пойдем, — не отрывая одурманенных глаз от девок, отмахнулся он и подмигнул хохотавшей якутке. — Летом, когда льды разнесет, кость заберем!

Бессон нахмурился, засопел с недовольным видом. Емелю настойчивей поддержал Семен Дежнев.

— Здесь заморная кость никому не нужна, раз валяется, что камни. Ну и пусть лежит. — Помолчав, со смешком добавил: — Если по двенадцать рублей за пуд, это мне сколько надо, чтобы один только посул отдать… Двадцать пять? Я читать-писать не умею, а считать-то куда как горазд!

— Каких двадцать пять? — возмущенно вскрикнул Бессон. — Меньше!

Дежнев, озадаченно шевеля губами, позагибал пальцы, смущенно рассмеялся:

— Все равно много!

— Мы тебя одежкой и товаром догрузим! — хмуро буркнул Бессон Астафьев, показывая, что коч, которым управлял Дежнев, принадлежит ему.

— Если себе и Афоне положу пудиков по пятьдесят — оно и лучше: не будем парусить. Прошлой ночью еле отгребли от скал.

Елфим Меркурьев, подбросив дров в костер, смахнул рукавом выступавшие от дыма слезы, хлюпнул носом и тихо изрек:

— Обогатится не тот, кто больше добудет, а тот, кому даст Бог вернуться первым и сказать про эту кошку.

Семен, почувствовав поддержку, встрепенулся, по его обветренному лицу разбежались смешливые морщины. В свете костра они казались глубже и резче.

— И воевода наградит, и царь милостью не оставит! Но хорошо бы и на Колыму вернуться не с пустым брюхом. Вам что? А я пошел почти с трехсот соболей.

— Нам что?! — качая головой, с горечью в голосе передразнил его Бессон Астафьев, но не стал делиться заботами.

Ночью его люди возили на суда отборную кость. Утром стало видно, что загрузили они не по пятьдесят пудов: кочи заметно просели. Днем бессоновские покрученники перенесли к Дежневу легкие, но объемные мешки с товарами, одеждой и снова принялись рыться в песке и окатыше. Было бы трудно оторвать их от этого занятия, но неожиданно на стан напали чукчи. С копьем, торчавшим из спины, пал на колени анкудиновский караульный. На отдыхавших у костров людей обрушился град камней. Охочие похватали ружья и куяки. На этот раз в ближний бой чукчи не шли, но издали метко пускали камни и стрелы. Анкудинов с Дежневым и Андреевым собрали стрелков в два отряда, под их прикрытием лодки стали возить на кочи раненых. У кого не было при себе пищалей, кинулись в студеную воду, выбрались на суда и стали стрелять оттуда. Фома Семенов-Пермяк на берегу, забивая в ствол новый заряд картечи, заметил, что ясырка Иттень топчется возле него.

— Беги к своим! — крикнул в запале и махнул рукой в сторону нападавших. — В тебя стрелять не будут!

Чукчанка поняла его, замотала головой, прижалась к спине промышленного. Как с заплечным мешком, он вернулся с ней на бессоновский коч. Последними уходили Дежнев с Анкудиновым. Обстреливаемые суда выбирали якоря, с берега в них летели камни и стрелы.

Семен смахнул кровь со щеки, удивленно хохотнул, воскликнув:

— Легко отделался на этот раз!

Коч с Емелькой на корме поднял парус и развернулся. Зубы сжаты, губы — в нитку, выпиравшие скулы покрыты кучерявой рыжей бородой. Окинув кормщика случайным взглядом, Дежнев не ко времени подумал: «Надо же уродиться таким пугалом!» И в который раз удивился, как Емелю преображает улыбка. На судне Федота Попова громко распоряжался Герасим Анкудинов. Коч схватил ветер и, вздрагивая, зарываясь тупым носом в крутые короткие волны, пошел на восход. Всем было ясно, что устья большой реки в заливе нет. Дежневский коч слегка отстал. Его гребцы налегали на весла и ругались:

— Хоть бы по косточке взять напоказ. Все бросили!

Камни не долетали до них. Вскоре стали падать в воду стрелы. Дежнев обежал борта, сбил тлевшее огниво. Лодок у нападавших не было, они подкрались к стану по суше и кочи не преследовали. Суда выгребли из залива при попутном ветре и снова пошли на юго-запад в виду пологого тундрового берега. На пятый день был праздник Покрова Богородицы. На безоблачном небе ярко светило солнце, осенняя тундра желтела так, будто возвращалось лето.

— Даже не пахнет снегом! — переговаривались гребцы, оглядываясь по сторонам. — А без него Покров не к добру!

— И не к худу! — спорили другие.

Остановиться, устроить дневку и праздновать у общего костра не было возможности из-за сырого заболоченного берега с сильным запахом гниющих трав, подход к нему загораживали вязкие отмели, за мысом он круто поворачивал на закат. Рябила вода, указывая мелководье. В черед читая молитвы кто какие знал, люди вели суда на гребях. Вдруг завиднелся такой же низменный берег с другого борта: караван оказался в очередном заливе. Он сужался, и вскоре в воздухе почувствовался запах реки. По всем приметам где-то неподалеку было устье. Ясырка Фомы стояла на носу коча, глядела вперед, крылья ее приплюснутого носа раздувались.

— Что там? — не отрываясь от весла, спросил промышленный.

Она поняла нового муженька, ответила коротко и приглушенно, но была услышана:

— Нанандара!

— Анадырь?! — удивленно и радостно закричали гребцы.

— Анадырь! — трубно гаркнул Афоня с кормы на ближайшее к нему судно. Оттуда слово полетело по каравану.

— Большая река — это хорошо! — озираясь, пробормотал Дежнев. — Однако отчего на душе так тошно, прости, Господи? Да еще в Покров! — Он взглянул на чистое безоблачное небо, отметил про себя тишину и недвижный воздух, тяжко выдохнул его из груди.

Чукчанка на афонином коче что-то обеспокоенно залопотала, указывая рукой по ходу судна на маленькое черное облачко. Фома не понимал, улыбаясь, глядел на нее и мотал головой с мягкой досадливой улыбкой на лице. Впереди резко сморщилась вода и по ней, выгибаясь, прошло веретено смерча. Чукчанка метнулась к мачте со спущенным парусом, прижалась к ней и обхватила двумя руками. Вздулись кожаные рубахи гребцов, полетели за борт шапки. Дежнев вспомнил, что все это уже было в губе Мезенца и Пустозера: тревожная тишь, солнце и тяжесть в груди. Ветер задул с такой силой, что против него невозможно было протянуть весла. Суда сами по себе развернулись, стали заваливаться на борта. Шедшие первыми — оказались последними. Отставших уносило на восход. Пантелею удалось развернуть коч кормой к ветру. Его гребцы рвали жилы, но не дались подставиться боком к резким вздымавшимся волнам. Другие суда сбило в кучу затем стало разносить. На коче Дежнева с хрустом переломилась мачта и улетела за борт вместе с увязанным парусом. Она сработала как плавучий якорь, и вскоре его судно оказалось отставшим от других уносимых ветром, а чукчанка — под лавкой, крепившей мачту. Коч Бессона Астафьева резко остановился и развернулся боком к ветру, явно сев на мель. Афанасий заставил своих гребцов идти на помощь. Они неуклюже помахали веслами, их коч как слепец ткнулся носом в борт бессоновского и тоже встал.