Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Я не хотел быть им обузой, — снова опустил глаза Тарах. — Раз ты Матвея пограбил, мне с ним жизни не будет. Придется промышлять с тобой…

Старший нетерпеливо кивнул и переспросил, всматриваясь в ускользающие глаза брата:

— Кому не захотел быть обузой? — Поскольку Тарх мялся и думал, как сказать, приглушенно вскрикнул: — Арина живет с Гераськой?

— Живет, а как, не знаю! — пуще прежнего смутился Тарх. — Не по дворам же ему скитаться. Помогает ей. Дом твой подновил, Нефедку учит… Куда уж родней? Племянник все-таки! — Набравшись духу, зыркнул исподлобья и с дрожью в голосе добавил: — А спят вместе или порознь, того я не знаю!

— Так оно и лучше, — побелел Михей, тряхнул головой, скинул шапку, перекрестился на восход. По его обветренным щекам покатились слезы. Он смахнул их рукавом, нахлобучил шапку и больше не заводил разговоров об Арине.

Ветер разнес льды за губой. Стадухин с беглыми казаками и промышленными болтался возле устья, высматривая проходные разводья, а Федька Катаев с Матвеем Коткиным на его старом кочишке поплыли в Нижний жаловаться. Перед самым уходом оттуда сплавились на струге скандальные ленские казаки, переметнувшиеся к Власьеву на Индигирке: Федька Ветошка с Пашкой Кокоулиным. С ними выбрался из Среднего зимовья тамошний служилый Пашка Левонтьев. Власьев послал их для служб при ярмарке, но они узнали о стадухинском походе и приплыли самовольно со своим хлебным и путевым припасом, для этого кабалились у торгового Михейки Захарова.

— Мишка, возьми! — запросились, не каясь, не кланяясь, будто требовали возвращения долгов.

— Содому нам не хватало! — буркнул Бугор без прежнего запала. Он был отходчив.

Длиннорожий Кокоулин вперился в него хищным взглядом щуки. Ветошка напряженно молчал с окаменевшим лицом и поджатыми губами. Левонтьев смахнул с головы шапку, шершавой ладонью разгладил лысину, блестевшую капельками пота, со снисходительной улыбкой в уголках глаз, поучающе изрек:

— Господь велел прощать братьев семьдесят раз, помноженных на столько же, — похлопывал по известной всем суме с Библией и вскарабкался на борт.

— Возьми! — вступился за них добродушный и мягкий Иван Казанец.

Угрюмый Евсей Павлов, посопев обветренным носом, взглянул на атамана и согласно кивнул.

Печалясь утратой жены и от того подобревший, Михей Стадухин с неперегоревшей тоской в глазах вспомнил совместные походы при атамане Галкине и, к неудовольствию некоторых, тихо зароптавших, махнул рукой:

— Как решат раненые Заразой, так и будет!

Кирилл Проклов, Юша Трофимов, Иван Пуляев, которому Кокоулин прострелил руку, досадливо уставились на Пашку: спина колесом, широкие плечи, натруженные ладони со взбухшими жилами. Зараза с вызовом глядел снизу, выпытывая, что у них на уме.

— Молчите? — С грубой беспечностью вскинул жесткую бороду и желчно усмехнулся, шевельнув выгоревшими усами. — Когда вы меня били, я тоже молчал, а после задумал мщение, что били не за тот грех, напрасно позорили. Слава Богу, тебя, Васька, не высмотрел — убил бы под горячую руку. А сейчас ни на кого зла не держу.

— Он еще нас и прощает! — возмутился было Бугор, но осекся и презрительно бросил:

— Да хрен с ними!

То же самое приговорили другие раненые Кокоулиным-Заразой. Вместе с ними набирался отряд почти в три десятка человек. С такой силой нестрашно было отправляться к сильным народам, не знающим власти русского царя. Путь очистился попутным ветром с запада. Вольница казачьего десятника почитала молебен об отплытии, испросила милостей у Николы Чудотворца — заступника скитальцев, и подняла парус. Погода была ясной. Над тихим морем голубело небо без облаков, по синим хребтам в дымке неспешно катилось желтое солнце. Здесь берег выглядел веселей, чем между Колымой и Индигиркой: синие горы вдали, каменистая тундра, промытый галечник, на который набегала волна прибоя.

Клокотала вода под днищем коча, отдалялась суша. Погода не менялась до светлой полуночи, только рассеянное солнце собралось в красный круг, присело за гору и в его лучах зарозовели верхушки Великого Камня. Юшка Селиверстов весело приплясывал у руля, обитого жестью, указывал, кому и как пособлять движению судна. Купец Анисим Мартемьянов, спрятав пышную бороду за пазуху, клал поклон за поклоном на манящий восход, на крест, поставленный на носу коча. Плутовато поглядывая на него, Селиверстов окликал Кокоулина, дремавшего на носу коча:

— Здесь нет грязного мелководья… Пашка! Следи за цветом воды, по нему глубина видна. Хорошо смотришь?

— Хорошо смотрю!

— Шестом мерить не ленись!

— Две сажени! Дно вижу.

— А ты проверь. Чистая вода сильно скрадывает.

Зараза ткнул шестом по борту, поднял, осмотрел намокшую метку:

— Три аршина с пядью!

— Так-то! — торжествуя, рыкнул Селиверстов.

Ветер был ровен, коч быстро бежал вдоль берега сутки и другие. Юша дневал и спал возле руля. Если впереди блестели льды, загодя обходил их, удивляя бывалых людей искусным умением управлять судном. Михей Стадухин прохаживался с борта на борт, его усы золотились в лучах летнего солнца. Вдали показался русский крест. Промышленный, бывший в этих местах с Мезенцем и Пустозером, сказал, что там остров перед губой. Уже то, что коч больше суток шел с попутным ветром, было удачей. Стадухин положил на береговой крест семь поясных поклонов и скомандовал:

— Вперед! Даст Бог, зайдем сюда на обратном пути.

Из залива перед островом задул несильный, но пронизывающий ветер. В глубине его плавали льдины. Коч обошел остров приблизился к льдам, розовевшим от присевшего солнца. Впереди по курсу дремотным горбом вырисовывался мыс. Из губы потянуло теплым ветром с запахом морской травы и перепревшей гнили. Он рябил воду и разгонял волну, а вскоре стал срывать брызги с гребней, они заливали судно. Наконец ветер окончательно взъярился, так что стало трудно держать коч на курсе. Против мыса плясала бестолковая толчея волн, коч заливало сразу с двух бортов. Ветер был прежним, парус вздут, но до края залива шли так долго, что казалось, будто судно стоит на месте.

— Водяной тешится, держит за днище! — трубно, как морж, ревел Селиверстов. Оставив руль, перегнулся за борт, прислащенным голосом попросил: — Ты, дедушка, нас пропусти, а мы тебя маслицем попотчуем!

Михей Стадухин вылил на воду корец льняного масла, оно растеклось по воде и быстро пропало за кормой.

— Вон что! — Селиверстов хлестнул себя ладонью по лбу. — Ветер попутный, но течение встречное.

К зависти плывущих, следом за маслом атаман вылил за борт чарку водки, но и это не помогло, коч будто держали за днище. Гребцы стали помогать парусу силой. Судно побежало быстрей и наконец обошло глубоко вдававшийся в море мыс. За ним потянулась долгая отмель. Пришлось на версту удалиться от берега.