Леонид Рахманов - Люди - народ интересный

Памятны посещения нас Иосифом Самуиловичем Сердюком, страховым агентом, украинцем по происхождению, женившимся на дочери местного кондитера и как Захаров, застрявшим в Котельниче. Добродушный, осанистый, невероятно говорливый, он засиживался у нас(когда приходил без жены) часов до двух ночи. Впрочем, последний час он уже не сидел, а стоял одетый у двери,, в шубе с серым каракулевым воротником и такой же шапке. Стоял и говорил, говорил, иногда перемежая свою речь словами прощания и сочными поцелуями: и при встрече и при расставании он любил целоваться, награждая поцелуями всю нашу семью, в том числе и меня. Мне нравились эти визиты тем, что можно было долго не спать.

В конце двадцатых или в начале тридцатых годов жена Сердюка умерла, и он как Саутин, уехал в Крым, но еще неудачнее: в 1938 году весной я его встретил в Ялте, где он познакомил меня со своей новой женой и двумя падчерицами, - сразу видно, что счастья в этой семье он не нашел- похудел, обвис, был затуркан. Да он и не скрывал, что ему худо живется. Через несколько дней я уезжал в Севастополь, Иосиф Самуилович пришел меня проводить и, прощаясь, расплакался. Если бы я ещё день-другой провел в Ялте, он непременно бы рассказал мне про всю свою жизнь, - в новой семье никто не желал его слушать, а он так любил поговорить! Сердюк возместил себе это тем, что в минуту прощания трижды облобызал меня крест-накрест. Взасос, как лобызал прежде: пароход отвалил от пристани, и мы долго махали друг другу платками.

Сердюк был моему отцу хорошим товарищем. Уже будучи взрослыми и семейными людьми, они вместе брали уроки французского языка.; отец, как и все, что он делал занимался усердно. А беспечный Сердюк ленился, за что папа ему выговаривал, тот с украинским юмором оправдывался и обещал в следующий раз выучить урок…

В Ялте он успел рассказать, как однажды он, идя с Колей по улице (он звал моего отца Колей и они были на ты, что для отца было редкостью) он поскользнулся, упал и сломал себе ногу и как с трогательной заботой Коля нес его на руках до извозчика.

-А ведь я был тяжеленек!- опять прослезившись, сказал Сердюк.

Не знаю, что в этом рассказе было чистой правдой,а что преувеличением, почему-то я потом не уточнил у отца сообщенный факт. Тогда же Иосиф Самуилович с грустью поведал о своем разочаровании в сыне, который давно окончил Политехнический институт, женился, развелся, начал пить и совсем забыл об отце. Слушая Сердюка я не мог не подумать—до чего же ехидна жизнь, нанося удары тем, кто ждет от нее только радостей, и как обидно часто ошибается автор этих легкокрылых оптимистических слов: «Человек создан для счастья как птица для полета»

Из одиночек бывал у отца гость, которого собственно, нельзя назвать гостем: преподаватель немецкого языка, приятный молодой студент в золотом пенсне. Это был настоящий немец, приехавший из Германии, - зачем, почему, когда- неизвестно. Возможно, папа и знал его биографию, но я помню только, как он приходил к нам раз в неделю как пап с ним занимался, как, готовя в обычные дни уроки, папа читал мне сказки братьев Гримм сначала по-немецки, затем переводил по-русски; хорошо помню и этот сборник с картинками, на одной из которых храбрый портняжка высунул ноги из окна кареты, изобразив ими ножницы, чтобы напугать медведя, которому накануне он остриг когти; на другой- люди проедают себе дорогу сквозь манную кашу, разлившуюся из горшочка по улицам.

Немец был деликатный, воспитанный, очень внимательный ко всем нам; он хорошо знал русский язык, видно давно жил в России; иногда оставался выпить чаю и побеседовать. И вдруг немец совершенно переменился: стал раздражителен, стал с папой крикливо спорить- началась война 1914 года. Вскоре он перестал приходить, что стало с ним дальше- не знаю.

Кроме Сердюка был у отца еще один взрослый соученик, мечтавший получить экстерном аттестат зрелости и поступить в высшее учебное заведение: фельдшер Павлов. Высокий, смуглый, с иссиня- черными бритыми щеками и подбородком. Николай Иванович говорил быстро, чуть задыхаясь, порой не заканчивал фразы от страстного желания скорее высказать мысль. Горячий, порывистый, он тем не менее был идеальным хозяином, когда, еще холостым, принимал гостей: сам накрывал на стол, сам угощал, хлопотливо бегал из кухни в столовую и обратно. На столе у него во всякое время года стояли живые цветы,- не знаю, откуда он их зимой доставал, наверно в одной из немногих в Котельниче купеческих оранжерей. Николая Ивановича, несмотря на его скромное фельдшерское звание, ценили местные богачи, предпочитая его врачу- пессимисту Праздникову, тому, что напрямик объявил моему деду близкую смерть, и высокомерному доктору Куршакову, сыну кондитера.

Я не часто бывал с родителями у Павлова, но в любом случае он непременно мне присылал огромную ветку янтарного винограда или увесистое, полуфунтовое яблоко апорт.

В 1918 году Павлов уехал в Москву. Он поступил на медицинский факультет, на ускоренный льготный курс, учрежденный уже в советское время для лиц, имевший определенный фельдшерский стаж. Таких в Котельниче и в уезде оказалось несколько, и все они через три года вернулись в Котельнич дипломированными врачами. Характер моего отца исключал всякую зависть, но мне думается не мог не испытывать горечи: с юности мечтал получить высшее образование, и всегда ему что-нибудь мешало- раннее вдовство матери, забота о ней и о сестрах, ранняя женитьба, война, голодное время, когда он не мог оставить семью без кормильца. Обидно и то, что в 1 918 году отец тоже получил право поступить в Лесной институт на льготных условиях, получил – и остался в Котельниче со мной и мамой…

Вернулся Павлов в Котельнич не только врачом, но и семейным человеком. Женой его стала москвичка, также бывшая фельдшерица, а теперь врач, значительно моложе Николая Ивановича, веселая, умная, с хорошо привешенным языком и всегда своим мнением по любому вопросу. В семье она была головой, это очень бросалось в глаза. Когда они бывали у нас, Федосья Сергеевна с первой же минуты завладевала ключом к беседе, умела разговорить моего отца и они азартно все обсуждали,так что мама и Николай Иванович были как-то оттерты в сторону. Федосье Сергеевне явно нравился мой отец, но никаких вдов на него у нее, конечно не было, у него- тем более: мой отец во всех отношениях был человек долга, а кроме того- однолюб; просто им было интересно друг с другом.

Все бы, наверное, так и оставалось надолго, но произошли два несчастья: врач- фтизиатр, Николай Иванович Павлов сам заболел туберкулезом и вскоре умер, а Федосья Сергеевна начала терять зрение; эта неизлечимая болезнь называлась -отслаивание сетчатки. Сперва она была вынуждена уйти из лечащих врачей в санитарные, затем стала читать популярные лекции (лектором она была превосходным, я слышал её еще в школе,где она преподавала нам гигиену), и, наконец, сравнительно молодой вышла на пенсию. Безмужней, с тремя детьми, ей было трудно жить; трудно и без друзей, а друзья- одни умерли, другие- уехали, да и в тяжкие военные годы у всех было слишком много своих забот. Мне очень жаль, что Федосья Сергеевна перестала бывать у моих родителей, а они не навещали её: мама моя её недолюбливала, а папа не хотел огорчать маму. Не было Федосье Сергеевне утешения и в детях. Старший сын погиб на войне, а младший, который как-то при мне забежал в наш дом и спросил: «Я тут, помню, у вас брал книжонку «Анна Каренина»… Нет чего- нибудь вроде?- младший, выучившийся на юриста, стал помощником районного прокурора и спился. Впрочем, Федосья Сергеевна, уехавшая к замужней дочери, до этого не дожила и слава богу! Хватило ей и других бед.