Леонид Рахманов - Люди - народ интересный

Леонид Рахманов. «Люди - народ интересный»

Гости

Нельзя сказать, что все наши гости сознательно делились моими родителями на «чистых» и «нечистых»,-да и что понимать под этими определениями? И все же так получалось, что мамины родственники и их семьи принимались у нас отдельно от папиных сослуживцев; мамины старые тетки не смешивались с мамиными же двоюродными братьями, их женами и детьми; были семьи, которые ни с кем не объединялись, как, например, доктор Шейкман с женой и младшей дочкой (старшая у нас никогда не бывала); инженер Захаров с женой; страховой агент Сердюк с женой и сыном (а чаще один); фельдшер, а затем врач Николай Иванович Павлов, сначала один, холостой, а затем с женой, москвичкой, тоже врачом; наконец, уже в советское время ближайшие наши друзья- врачебная семья Карловых. Бывали и гости-одиночки: чрезвычайно мне симпатичный Матвей Семенович Саутин, к сожалению, рано умерший; член губернского суда Серафимов, громко и, как мне казалось, грубо со мной шутивший. – его я не любил и даже боялся. – к счастью, он наезжал редко.

Теперь-то я понимаю, что гостераздел происходил вполне естественно, в основном по линии большей или меньшей интеллигентности. Гости, которые были неизбежны, это мамины родственники. (Почему не папины? Да потому, что их в Котельниче не было, если не считать нашей общей любимицы- папиной младшей сестры.)Это не значит, что папе они были неприятны- неприятных он не пускал в дом, - просто они были ему неинтересны, уровень, на котором шли разговоры за чаем и ужином, «нижежелательного», с ними чаще играли в карты, чем беседовали, хотя среди них были и колоритные фигуры.

О Чемодановых я рассказал в главе «Соседи», мы с ними дружили, но дружба была скорей сердечной, чем духовной. Еще более далеки для папы были Трухины. Андрей Константинович Трухин был женат на сестре Чемоданова, Александре Васильевне, доброй, вялой, чуть заикающейся женщине. Он владел небольшим мануфактурным магазином и полукаменным двухэтажным домом, верх которого занимал учитель женской гимназии Троицкий. Сергей Иванович Троицкий так привык преподавать историю девочкам, что потом у нас, в единой трудовой школе, закрыв глаза, повторял, постукивая ребром ладони по парте: «Тише, барышни! Тише, барышни!»- из чего мы могли заключить, что и гимназистки на уроках шумели. А историю он наизусть шпарил по старому, верноподданейшему учебнику Иловайского, - я нарочно принес в класс и проверил. ( сделал ли я это из ехидства? Да нет, просто меня удивила анекдотичность такого цитирования на пятом году революции; самого же Сергея Ивановича мы скорее любили, вернее- жалели.)

Андрей Константинович Трухин был типичный благонамеренный обыватель. Когда чаепитие происходило в саду и гости, особенно мой отец и племянник хозяина, Николай Михайлович, приехавший на побывку с фронта с двумя Георгиевскими крестами, затевали опасный разговор о войне, о политике, называли царя кретином, величали его Николашкой, Андрей Константинович страшно пугался, и, сложив перед собой ладошки в виде заслонки, шепотом умолял:

-Господа! Рядышком… ведь рукой подать…полиция!

Для меня Трухин представлял главный интерес тем, что нюхал табаки трубно сморкался в большой красный платок, каких я нигде и ни у кого не видывал, как не слышал и столь оглушительного сморкания. Играя в карты- в «наполеона», в «подвеску», в «тёщу», как упрощенно у нас называли «пиковую даму», он приговаривал: «Моё почтение!» или «Мы люди маленькие, нам много не надо!», или «А мы её по усам, по усам!», и еще чаще сморкался, чтобы успеть подумать над очередным ходом. Из года в год Андрей Константинович подписывался на «Ниву» и «Родину» с их многочисленными приложениями, но н читал (он ничего не читал, кроме губернской газеты «Вятская речь»), а складывал в большой, кованный железом сундук. Исключения составляли собрания сочинений классиков, требовавшиеся по учебной программе для дочери: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев и Гончаров чинно стояли на её этажерке.

- Подкоплю деньжат, - лукаво подмигивая говорил Андрей Константинович.- выйду на покой, стану читать.

Покоя не вышло, книги так и остались непрочитанными. Дочь кончила гимназию с золотой медалью, поехала в Пермь учиться на врача, выучилась, и, когда в 1918 году у Трухина реквизировали и национализировали магазин, дом и прочее, она отказалась от отца, оставив при себе лишь мать. Андрей Константинович бродяжил, нищенствовал (больше по деревням), раза два заходил и к нам, вытаскивал из кармана какую-то грязную тряпицу вместо фулярового платка и тихо, почти беззвучно, сморкался: правда, и нюхательного табака у него уже не было, говорил, что пробовал мелко растирать махорку, но:

-Не тот коленкор,- стеснительно пояснял он и снова робко сморкался. Все балагурство, чудачество, граничившие раньше с юродством, пропали вместе с достатком.

Самым далёким, чужим, враждебным, нам был второй зять Чемоданова, женатый на его сестре Антонине, - Михаил Прокопьевич Косолапов, лавочник, монархист, черносотенец, как о нем со значением говорили. Ни Косолаповы у нас, ни мы у них в доме никогда не бывали. Но вот случилось, что в Котельнич приехал из Яранска мамин племянник, Владимир Михайлович Кузнецов, добродушный молодой купчик, здоровый, румяный, кровь с молоком (удивляюсь, почему его не взяли в армию). У Косолаповых была дочь на выданье, скорее уже старая дева, довольно миловидная, но с огромным орлиным носом; Чемодановы и Трухины их познакомили, Владимира Михайловича быстро окрутили, женили на Наденьке, и как папа не противился, нам всем пришлось пойти на свадьбу. В день свадьбы папа упал, расшиб спину ( спина у него часто болела с детства, с того дня, когда он свалился в амбаре с высокой балки, попробовав использовать её как турник.) В доме Косолаповых он сидел мрачнее тучи, не ел, не пил, не вымолвил ни оного слова и с трудом превозмогал боль в спине. А вообще этот случай мне показал, что мой прямой, вспыльчивый, непреклонный отец в каких-то немаловажных для него вопросах и делах уступал маме, редко, но все же делал то, что ему неприятно, и меня, восьмилетнего, это огорчило. Яранский же богатырь Кузнецов оказался совсем подкаблучником, пикнуть не смел при Наденьке. Спустя много лет, когда моя любимая тетя Саника побывала в Яранске и наши её спросили, как поживает Владимир Михайлович, она ответила:

-Ничего. Нарожал ребят. Бегает по двору, покрякивает.

Очевидно, Владимиру Михайловичу оставалось лишь так проявлять свою личность, говорить ему Наденька не позволяла. А я окончательно понял, что орлиный нос- признак сильной натуры. Легко перенесла Наденька и расстрел своего отца в 1918 году. Впрочем, не знаю ни одного человека, который бы его пожалел, - на редкость был малоприятный субъект. Помню, когда еще в царское время я проходил мимо его дома и лавки, где он торговал товарами для деревни ( «кнуты и пряники»), мне представлялось, что там живет, рычит, точит когти зверь неизвестной породы, отнюдь не медведь, хотя и Михаил Косолапов…