Пьер Леметр - Горизонт в огне [litres]

Если бы даже обвиняли его самого, то бухгалтер повел бы себя более деликатно, но то, что молодая женщина так неумело ворует, – вот что жаль.

Жубер выдержал долгую паузу, как всегда делал, когда соглашался помочь должнику, это была его манера оставаться человечным в денежных делах.

– Что выберете, мадемуазель Пикар: вернуть долг или пойти под суд?

– О нет, Гюстав, это уже слишком!

Мадлен вскочила и подыскивала слова. Жубер не оставил ей на это времени.

– Мадемуазель Пикар не единожды и не случайно это сделала, Мадлен! Она практически каждый день месяцами крала деньги!

– Прежде всего это моя вина. Я постоянно требовала от нее все больше и больше работать, я должна была бы заметить, что…

– Это ничего не оправдывает.

Леонс продолжала тихо плакать.

– Нет! Да! То есть… Надо повысить Леонс жалованье, вот что. Значительно. Повысить вдвое.

Леонс перестала плакать и удивленно охнула. При этой новости Жубер поднял бровь, что выражало, до какой степени он не одобряет такие импульсивные, неосторожные и ведущие к расточительству решения.

Он повернулся к Леонс:

– Таким образом, со следующего месяца мы вдвое повысим вам жалованье. На самом деле оно, конечно, останется прежним. Разница пойдет на уплату долга. Кроме того, мы будем удерживать пятнадцать процентов вашего жалованья, так что вы выплатите долг быстрее. Броше посчитает проценты с украденных сумм, и мы добавим их к тому, что вы должны.

Аргументов у Мадлен не нашлось. Да Жубер их и не ждал, он уже поднялся и застегивал портфель – дело было решено.

Мадлен проводила Гюстава, вернулась в комнату – она не знала, куда деть руки, – и села напротив плачущей Леонс.

– Простите меня, – сказала наконец Леонс.

Она подняла на Мадлен заплаканные глаза. Та протянула руки, Леонс бросилась ей в ноги, как героиня мелодрамы, и прижалась головой к ее коленям. Мадлен гладила ей волосы и приговаривала: ничего страшного, Леонс, я не сержусь на вас, она чувствовала, как под ее ладонью вздрагивает от рыданий эта молодая женщина, чувствовала легкий аромат духов и просто хотела сказать, как она ее любит. Леонс, повторяла она, уверяю вас, все прошло, забудем, встаньте.

Леонс посмотрела на нее долгим взглядом, губы у нее приоткрылись. У Мадлен перехватило дыхание, и Леонс потянулась к ней.

Мадлен казалось, что она падает на дно колодца, в горле у нее пересохло.

Леонс взяла ее ладони, положила себе на шею так, что Мадлен могла бы задушить ее, боже мой… Мадлен отступила на шаг. Леонс не поднимала головы, ее поза выражала одновременно раскаяние, просьбу о наказании, отрешенность. И самопожертвование.

Мадлен вытянула вперед руки, чтобы покончить с этой смущающей ее демонстрацией чувств, но Леонс поспешно схватила ее ладонь, поднесла к губам и горячо поцеловала, закрыв глаза. Потом подошла, прижала Мадлен к себе, ее духи…

Когда Леонс вышла, Мадлен долго не могла прийти в себя, ладони ее были липкими, господи боже…

Впервые за долгое время она снова переступила порог прихода Святого Франциска. Священника смутили ее вопросы о Божественном провидении, но в отношении виновности, злых намерений, грехов и тайных желаний он чувствовал себя как рыба в воде.

На грифельной доске: «Нужно перенести сентябрьскую встречу с профессором Фурнье, пожалуйста».

Мадлен быстро ответила:

– И речи быть не может, Поль!

«Но 12 сентября я занят, мама!» – написал Поль. Он улыбался. Мадлен повернулась к Леонс, она не знала, как понимать это сообщение.

– Мама не понимает, дорогой… – сказала она, присев на корточки у инвалидной коляски.

«12-го я не могу – я иду в Оперу!» Поль протянул матери вырезку из газеты:

С 12 сентября

Дива даст в Опера́ Гарнье

8 вечерних концертов

Из всех сильных эмоций, которыми он удивлял мать и Леонс, то, как Поль при этом расхохотался, было, вероятно, самым впечатляющим.

На следующий день пришло плохое известие – конечно, мест уже нет не только на премьеру, но и на все остальные выступления.

– Как я огорчена, дорогой мой…

Поль не был огорчен: Можно я поговорю с господином Жубером, мама, пожалуйста?

Так что традиционная рабочая встреча закончилась в этот раз просьбой Мадлен:

– Поль хотел бы поговорить с вами, Гюстав… Он хочет вас кое о чем попросить. Боюсь, что это превосходит ваши возможности, но если бы вы ему это объяснили…

– Доб…доб…добрый д…день, гос…гос…

Гюстав спросил себя, не займет ли только одно это приветствие весь день. Губы Поля трепетали, как крылья бабочки, он моргал так часто, что стал похож на эпилептика на грани приступа. Его мать разволновалась и вмешалась:

– Ну-ну, малыш, успокойся! Я сама объясню все Гюставу, не стоит так переживать…

– Н…н…нет!

Он широко раскрыл глаза. «Бедный страдалец», – подумал Жубер.

Мадлен протянула Полю грифельную доску:

– Тогда можешь написать, ангел мой…

Нет, Поль не хотел писать, он хотел говорить. Если можно так выразиться… Мы сможем сделать для читателя то, чего не мог сделать Жубер, а именно – сократить рассказ. Потому что, честно говоря, потребовалось около получаса, чтобы они смогли обменяться четырьмя фразами. Вкратце – мне нужно три места в партере в Опера́ Гарнье на 12 сентября. Мадлен взялась объяснить – Поль хочет туда пойти, но мест нет.

Поль:

– Вы можете что-нибудь сделать, пожалуйста…

Ах это «пожалуйста», какое испытание! Все же понятно с первых звуков, но Поль во что бы то ни стало хотел сказать слово полностью.

– Но я ничего не могу поделать, Поль… – ответил наконец Гюстав. – Вы очень молоды, но… банк и Опера – совершенно разные вещи.

Поль остался недоволен ответом, это было заметно, его заикание усилилось, никто не понимал, как себя вести с этим по-настоящему разъяренным ребенком. Жубера потряс аргумент Поля. Я опять упрощаю – попросите вмешаться господина Рауль-Симона, пожалуйста…

Гюстав еле сдержался – если бы этот мальчишка хотя бы мог обойтись без вежливых слов… К тому же совершенно непонятно, чем может помочь Рауль-Симон, он глух как тетерев и совершенно не похож на человека, покупающего билеты в Оперу. Поль на секунду прикрыл глаза, он страдал оттого, что все надо объяснять: Он же администратор в Опере! Жубера застали врасплох.

– Да, возможно, но это не повод…

– Он вам кое-чем обязан. По делу Западной железной дороги…

– Но… верно! – воскликнула Мадлен, неожиданно вспомнив об этом деле.

Ребенок смотрел Гюставу прямо в глаза.

Значит, он слышал, понял, запомнил разговоры об этом старом деле… А теперь вернулся к нему…

– Вы правы, мой дорогой Поль, – сказал наконец Жубер.

Он говорил медленно, как будто взвешивал каждый звук.