Пьер Леметр - Горизонт в огне [litres]

В Шатийон они прибыли около полуночи.

На выезде из города Дюпре выключил фары и до завода ехал очень медленно. Он планировал припарковаться подальше.

Инструктируя Робера, он испробовал все. Бесполезно. Тот все время что-то упускал. Ах да, точно, я забыл! – говорил Робер, хохоча, ему все было не важно. В машине, в вечернем сумраке, Дюпре сделал последнюю попытку.

– Ах так? – вставлял Робер после каждой фразы, будто впервые ее слышал, это доводило до бешенства.

Тогда Дюпре сделал то, чего не хотел делать. Заранее сожалея, он вытащил листок с инструкциями, написанными большими буквами, со словами, выведенными на приличном расстоянии друг от друга. Оставить такой след в руках этого типа – чистое самоубийство, да и не в его характере, но что делать?

Робер кое-как расшифровал их вслух. Не было никакой уверенности в том, что он понял, что прочитал.

– Ну, давай, – сказал Дюпре в отчаянии, – пошел.

Он подумывал о смене ролей, но это предполагало доверить Роберу машину и означало девять из десяти шансов, что он свалит при первой же опасности и кинет Дюпре в трудной ситуации…

– Хорошо, – сказал Робер.

Он не возражал. Вышел из машины, открыл багажник.

– Какого черта ты делаешь? – завопил Дюпре, выскакивая из автомобиля.

– Ну, я беру эти…

– Дебил, что у тебя на бумаге написано?

Робер обыскал все свои карманы.

– Куда же я ее дел, эту бумажку… А, вот!

Было очень темно, Робер схватил зажигалку, и Дюпре успел вовремя вырвать ее у него из рук.

– Чтобы нас засекли, да…

Дюпре, отчаявшись в успехе, напомнил ему инструкцию. Робер кивнул в знак согласия.

– А, да, точно, припоминаю…

– Припоминает он! Давай убирайся отсюда, придурок!

Он смотрел, как тот удаляется, держа в руках кусачки, как подсвечник. В случае сбоя он бросит его там, думал он, зная, что так не поступит. Несмотря на раздражение и даже отвращение, которое внушал ему Робер Ферран, где-то в глубине души у него всегда теплились ценности рабочей солидарности. И, даже понимая, насколько несвоевременно они пробудились в отношении такого негодяя, но не смог бы ими поступиться.

Он смотрел прямо перед собой на темный контур заводских стен, который растворялся вдали.

Робер дошел до мастерских. Направо? Налево? Он не очень помнил. Должно быть, это написано на бумаге, но ее нужно еще найти, никогда не знаешь, в каком кармане что лежит, а затем как-то прочитать, вот так, без света… Он решил – пусть будет налево.

Через какое-то время он засомневался. Он собирался развернуться, когда вдруг заметил решетку. Успокоившись, что инстинкт его не подвел, он пошел дальше, использовал кусачки, чтобы проделать себе проход в решетке, и попал во двор завода. Здания его слегка напугали.

Дюпре сильно нервничал. Дело само по себе плевое, но с этим тупицей нельзя ни в чем быть уверенным. Так что он весьма удивился, услышав шаги и увидев, как возвращается Робер; тот широко улыбался.

– Готово? – спросил он с беспокойством. – Охранников видел?

– Ну да!

Дюпре выдохнул.

– И клапан открыл? Чуть-чуть?

– Ну да, все как ты сказал.

Дюпре не верилось.

– Ладно, пошли.

Они выгрузили обе канистры и двинулись.

Добравшись до ворот, Робер снова протиснулся внутрь. Дюпре один за другим просунул ему баки, и тот бегом отнес их в мастерскую, отпертую отмычкой. Дюпре, который вел слежку три ночи подряд, знал, что следующий обход будет не раньше чем через час.

– Ну все, – прошептал он, – жди меня здесь.

– Ясно!

– И не курить!

– Ясно!

Дюпре бесшумно проник в мастерскую. Пахло бензином. Он подошел к цистерне, клапан которой действительно был слегка приоткрыт, топливо тонкой струйкой вытекало на цементный пол. Он медленно опорожнил обе канистры в разных местах, запах становился удушающим. Затем поставил оба бака у двери, долго смотрел на помещение, достал из кармана газету, скрутил ее, поджег и бросил в лужу. После чего торопливо выбрался наружу, запер дверь на один оборот ключа и вернулся к решетке.

Он был примерно в тридцати метрах от машины, когда прогремел взрыв. Вроде бы ничего особенного, но пламя, должно быть, быстро распространилось по потекам бензина, поскольку отсветы пожара были видны с дороги, когда они ехали в Париж.

Замечание Мадлен о сексуальных предпочтениях Андре надолго засело в голове Дюпре. В этом ли причина, по которой она исступленно преследовала его? Достаточно ли пристально он присмотрелся к Делькуру?

Он возобновил свое наблюдение, занятие скучное, как жизнь самого Андре.

Он снова следил за ним в газете, в домах, куда он ходил ужинать, на улице Скриба, в Люксембургском саду, в сквере Сен-Мерри, в библиотеке Сен-Марсель, куда тот иногда отправлялся поработать. И однажды утром, как раз когда он стоял на посту перед этим зданием, его озарило.

Сквер Сен-Мерри, около шестнадцати часов Делькур устраивался на скамейке, всегда одной и той же, откуда – Дюпре это проверил после его ухода – можно было наблюдать за выходом из средней школы Сен-Мерри, заведения для мальчиков, двери которого открывались на полчаса позже. В Люксембургском саду это было около водоема, у которого мальчуганы склонялись над своими корабликами. Улица Скриба – его любимое место – располагалась точно напротив Школы танца, Делькур знал расписание, как никто другой, и ни разу не дежурил, когда по домам расходились только маленькие девочки.

Неделю спустя Делькур вернулся в библиотеку Сен-Марсель. Дюпре уселся недалеко от него с первой попавшейся книгой о китайской культуре. Делькур провел конец дня, наблюдая за молодым библиотекарем, скрестив ноги, рука под столом.

– Нам это ничего не даст… – сказал Дюпре.

– Действительно, – ответила Мадлен. – Я начинаю думать, что нужно действовать иначе.

Он не смог сдержаться:

– Связана ли ваша ненависть к нему с этими… наклонностями?

Она сделала вид, будто не расслышала, но сразу поняла, что молчание будет неверно истолковано. Неужто Дюпре может подумать, что она просто оскорбленная женщина, любовник которой предпочитает мужчин? Недостаточная причина, у Мадлен были предубеждения, но не такие.

Дюпре в таких ситуациях, как обычно, пялился на свою ложечку.

Мадлен сказала:

– Дело в Поле, понимаете…

И разрыдалась. Он встал, чтобы подойти к ней.

– Спасибо, Дюпре, – сказала она, остановив его, – не нужно.

Она продолжала плакать, потом все рассказала, и это признание разбередило затянувшуюся рану. Она была очень несчастна, взвалила на свои плечи весь ужас случившегося, корила себя за невнимательность и безразличие.

– Нет, – сказал Дюпре, – этот тип – сукин сын, вот и все.

Он прав, что тут скажешь.

Мадлен вздохнула. Это вульгарное слово выражало простую правду. Оба они на обратной дороге в такси думали о маленьком Поле. Конечно, мысли их не были похожими, но ярость они делили одну на двоих.