Пьер Леметр - Горизонт в огне [litres]

Что делать… Когда природа требует своего, в обычной ситуации мальчику всегда удается встретить девушку поразвязней, женщину постарше, желающую совершить доброе дело, можно еще разбить копилку, но Поль в своей инвалидной коляске, как быть ему… Когда-то с ней рядом была Леонс, хороший советчик в таких делах, теперь у нее есть только Влади.

Влади…

Мадлен потрясла головой, пытаясь отогнать мерзкие мысли…

Ни к чему продолжать шпионить, она хотела убрать тетради, но не успела, как раз в этот момент в комнату вошла Влади. Мадлен еще держала в руке изображение восхитительной женщины с глубоким, выгодно подчеркивающим формы декольте; она, похоже, жаловалась на прыщи на лице, и ей предлагали средство от них. Мадлен молча протянула рекламу Влади. Та была, очевидно, в курсе дела и нисколько не встревожилась.

– Но… – решилась было Мадлен, – вы не думаете… что…

Влади не колебалась ни секунды:

– Nie, nie, to jeszcze nie ta chwila! [28] Нет, нет, еще не время! (польск.)

Она была очень уверена в себе. Стоя рядом с кроватью Поля, Мадлен, смущенная, едва заметно махнула рукой: нет! Но было слишком поздно. Широким движением молодая женщина сдернула покрывало и одеяло, указав на безукоризненно чистую простынь…

– Sama pani widzi [29] Вы сами можете посмотреть (польск.). .

Мадлен покраснела от стыда, будто речь шла о ее собственной сексуальности. Влади отрицательно качала головой, заправляя постель, решительно приговаривая:

– Nie, nie teraz! Jeszcze nie! [30] Нет, сейчас нет! Пока нет! (польск.)

Мадлен не разделяла эту спокойную уверенность. Возможно, в Польше тринадцатилетние мальчики думают о чем-то другом, но Поль собирает эти рекламки не из интереса к ночнушкам!

Она впервые подумала, что ей не хватает бывшего мужа. В таких вещах, по крайней мере, на него можно было бы положиться.

Причиной больше, если нужна еще одна, не отпускать Поля в путешествие, которое она себе на мгновение представила. Соланж пригласила его в Берлин. Она кичилась (что было, без сомнения, правдой, но эта манера перетягивать одеяло на себя!) дружбой с самим Рихардом Штраусом. Он вроде был «стррастным поклоником» Галлинато. Мадлен задумалась: а что, по-немецки он пишет «страстный» тоже через два «р»? Композитор услышал диву в «Саломее» и был глубоко потрясен, бедняга. Короче говоря, Соланж согласилась поехать в феврале в Германию, чтобы принять участие в торжествах, посвященных пятидесятилетию смерти Вагнера, «но была приккована к пастели». И не узнать, правда это или нет, дама врет как дышит. Похоже, тевтонцы были там очень разочарованы. Почитать письма Соланж, так непонятно, как они вообще отважились провести памятные мероприятия, несмотря на отсутствие дивы! Незлопамятный Штраус тотчас же пригласил ее снова, и, проявив бесконечное великодушие, Соланж соизволила согласиться приехать в сентябре «чесствовать нимецкую музыку. Представь, Пиноккио: в программе Бах, Бетховен, Шуман, Брамс, Вагнер. Ты же не оставиш свою старую подругу в такой день!»

Концерт назначен на 9 сентября в Берлинской опере.

С июля 1927 года в Ла Скала Поль так и не воспользовался больше ни одним приглашением Соланж выехать за рубеж. Наконец он принялся упрашивать Мадлен, и она была близка к тому, чтобы согласиться, но не могла же она отпустить Полю одного, с этой обострившейся сексуальностью… Нужно минимум два билета на поезд, несколько ночей в отеле, питание… Мадлен мучилась угрызениями совести, необходимые деньги у нее имелись, но не на путешествие, пусть даже для Поля, а чтобы заплатить Дюпре…

Она отказала. «Я… п…понимаю, м…мама».

Сообщение о серии сольных концертов Соланж осенью в Берлине очень обсуждалось в газетах. Певица во всеуслышание распиналась о радости «встречи с немецким народом, известным своей музыкальной душой». Новые власти рейха, со своей стороны, – это был конец февраля, Гитлера избрали рейхсканцлером только месяц назад – были довольны, что великая артистка приедет отдать дань немецкому музыкальному духу. Режим, изрядно осуждаемый за жесткие инициативы по отношению к евреям и части культуры, считающейся декадентской, гордился тем, что обрел в лице Соланж Галлинато первоклассную поклонницу, они были готовы расстелить красную дорожку, было сообщено о присутствии самого канцлера на премьере. Соланж заявила, что счастлива и польщена.

В жизни Мадлен и правда не часто приходилось встречаться с рабочими, но этот вообще не отвечал ее представлениям. Шарф вокруг шеи, брюки со стрелками, лакированные туфли… Леонс сразу это почувствовала.

– Робер уже не рабочий с тех пор, как стал… рантье. Но он проходил обучение!

Мадлен скрестила руки на груди: расскажи-ка мне об этом.

– У Дюмона, – сказал Робер, – в Венсене.

Сидящий напротив Дюпре неторопливо поставил свой стакан. Он рассматривал удостоверение на имя Роже Дельбека. Затем швырнул его под нос Роберу:

– За его изготовление тебе заплатили шестьсот франков. На сколько ты нас надул, чтобы сделать эту дрянь?

Робер надулся. Так и есть, тут он слегка переборщил. Рене Дельга сделал все за сто тридцать.

Леонс бросилась ему на выручку:

– Да, результат не очень хороший, но это из-за сроков. Конечно, в спешке… Но мы все переделаем! А, цыпленочек?

«Цыпленочек» согласился, но это ничего не означало, он всегда со всем соглашался. Будь у нее паспорт и достаточно денег, чтобы сбежать из Франции, Робер стал бы для нее лишним грузом.

Мадлен беспокоило, что время поджимает. Собеседования с соискателями начнутся через два-три дня. Дело не клеилось.

– Скажите, господин Ферран, чем именно вы там занимались у Дюмона в Венсене?

Робер скорчил гримасу:

– Ну, всем понемногу, понимаете ли…

Мадлен не очень понимала. Дюпре глубоко вздохнул. На секунду показалось, что он сейчас встанет и отвесит ему оплеуху. Леонс предпочла вмешаться:

– Дорогой, госпожа Перикур спрашивает, в чем именно заключалась твоя работа.

– А!.. Ну, мы меняли двигатели, сводили кислотой номера, перекрашивали машины и все такое.

– И как давно?

Робер смущенно поскреб подбородок, надо подумать…

– Я бы сказал, лет двадцать как… Ну да, в тринадцатом я вернулся из поездки, в четырнадцатом пошел на войну, вот и считайте…

Мадлен посмотрела на Леонс, затем на Дюпре, потом снова вернулась к Роберу:

– Прошу нас извинить, господин Ферран.

– Без проблем, – сказал Робер, скрестив руки.

– Лапушка, – терпеливо сказала Леонс, – госпожа Перикур хотела бы, чтобы ты оставил нас на минутку, пожалуйста.

– А, хорошо!

«Лапушка» встал и замер в сомнении. Стойка бара? Бильярд? И выбрал бильярд.

Леонс самой пришлось признать:

– Да, я знаю, он немного подрастерял сноровку…