Сергей Григорьев - Берко кантонист

— Тогда я тебе и предложил, Берко, сделаться невидимкой, чтобы ты скрылся от приема. Тебе это нужнее, чем мне, но я тебе не мог тогда сказать, зачем. Это у нас не вышло. Ну, я стал думать: неужели наш балагула никогда не привезет молодого бродягу? Так оно и случилось. Люстих был похож на бродягу совсем, но у него был паспорт; я взял его и сжег в печи. Черный пепел листком улетел в трубу. Это было, помнишь, Берко, в тот день, когда я дал тебе маковку.

— Да, я помню, Мойше. Маковка была очень вкусная. Я теперь знаю, что мне делать, чтобы спасти Люстиха: я скажу сдатчику, что я иду вместо Люстиха охотником.

— Берко, что ты говоришь?!

— Да, я сделаю это. Ведь если верно то, что я слышал от тебя, то вскоре мне пришлось бы итти. Три месяца раньше — какая разница.

— Но теперь тебе итти не надо! Ведь у общества есть пойманник. Я вовсе не хотел донести на него. Я знаю, что ловчики все равно видели его, когда он приехал, я их не звал, они пришли сами.

— Хорошо! Но они пришли-таки!

Пайкл молчал доселе в раздумье, а тут вставил:

— Можешь ли ты это сделать, Берко? Тебе еще нет двенадцати лет, и за тебя отвечает отец.

«У меня нет отца!» хотел крикнуть Берко, но горький ком подступил ему к горлу, и мальчик не мог промолвить слова.

— Все равно, Берко, — убеждал товарища Мойше, — Люстиха не могут выпустить, раз у него нет паспорта.

— Твой отец должен заверить, что паспорт был. Когда вернется ребе Шезори из Каменца, мы ему все расскажем.

— Он не поверит тебе! — закричал Мойше.

— Я слышал, дружок, все, что ты нам рассказал здесь, — подтвердил Пайкл.

Мойше застучал по столу кулаками, и закричал:

— Ты, чорт! Уйди отсюда.

— Я ухожу. Пойдем, Берко. Мы с тобой сделали все, что надо.

По шляху под конвоем солдат идет, направляясь в далекое Поволжье, этап арестантов. Впереди, закованные в цепи, шли осужденные в сибирскую каторгу. За ними, под звон их цепей, шагали, пересыльные без оков, а в хвосте плелось с десяток мальчишек, мал-мала меньше, по два в ряд: это были случайные рекрута, отправляемые в батальон военных кантонистов. В этапных списках конвоируемые разделялись на два разряда: 1) вроде арестантов, 2) не вроде арестантов. Вторую часть и составляли рекрута. Кратко их именовали «не вроде». Вслед за «не вроде» пылили обывательские фургоны с жалким арестантским скарбом, замыкая этап. Среди «не вроде» шел и Берко Клингер. Если бы чудесная сила, — а он переставал верить в чудесное, — поставила Берка теперь на площадь местечка Купно, то, пожалуй, его не признал бы, проходя мимо, и родной отец. Конечно он и не захотел бы его признать.

Берко помнил день, когда, повинуясь внезапному огненному порыву сына балагулы, ребе Шезори и другие воротилы еврейского общества отпустили Арона Люстиха, а Берко был отдан в распоряжение кагального сдатчика рекрутов. В тот день Лазарь Клингер воздел руки к небу и прокричал над сыном:

— Ты умер для нашей веры, для нашего народа, для семьи и для самого себя!

Слова Лазаря прозвучали для Берка проклятием. И сейчас они еще звучат в его ушах, но и теперь на каждое заклятие отца сын отвечает:

— Нет, отец, нет, нет, нет! Нет, я не умер для веры! Нет, я не умер для народа! Нет, я не умер для тебя, отец! И я жив сам…

Конечно Лазарь Клингер если бы и узнал Берка, то не признал бы и, сжимая кнут в руке, прошел бы мимо. Да и узнать Берка теперь можно только по темным, словно вишни, запавшим глазам. Глаза остались те же. Берко был худ и раньше, а теперь он был — живые мощи. О пейсах — локонах, которые ниспадали, виясь по вискам, из-под ермолки, — теперь не было и помину: голова Берка была на первом же роздыхе острижена барабанщиком под гребенку. И ермолки не было давно — вместо нее на стриженой голове Берка болталась непомерная старая солдатская фуражная шапчонка; ноги Берка вместо туфель были обуты в «поршни», вроде лаптей, из сыромятной кожи, а вместо чулок обернуты онучи; труднее всего было Берку расстаться с памятью матери — своим старым кафтаном. А пришлось. Скоро вслед за Конотопом провожавший этап унтер-офицер сказал евреям:

— Ну, вы, «не вроде», слухайте меня. Дальше жидков немае. А куда придете, так ваше барахло никто и смотреть не захочет. Послухайте моего совета: продавайте здесь, а что выменяете, на месте продадите. В батальоне вас оденут во все казенное… А кто не скинет, так покается: в первой деревне ребята камнями закидают — там жид в редкость будет.

Рекрута заплакали. Иван Павлыч сказал:

— У меня обычай не пороть . А если реветь — выпорю всех на воздусях. По шляху березы — имейте это в виду.

Тогда в этапе было еще только семеро «не вроде» — все евреи. Все послушали совета начальника этапа. Берко, скинув кафтан, первый день ходил будто голый в своем новом платье, напоминая шагом переодетую в мужское платье девочку. Когда этап вышел в ту сторону, где «жидков немае», то шестеро из «не вроде» удивились, увидав, что седьмой сидит на подводе по прежнему в ермолке и не в своем кафтанчике, более опрятном, чем тот, который был на нем раньше. Это был Ерухим — мальчик лет девяти; он был сдан в этап последним, его еще не успели и остричь. Лицо у Ерухима в слезах.

— Видишь, — сказал сосед Берка по паре, — Ерухим не захотел снять кафтана, и его еще не порют! Чего же испугались мы?

— Кто испугался? И смотри: он плачет. Что с ним — мы его спросим в ростах [17] Роздых. .

В попутном городке, когда проверяли этап, унтер-офицер сказал воинскому начальнику, указывая на Ерухима:

— А вот это и царский крестник! Его приказано не в обычай в первобытном состоянии везти, чтобы все видали, что крестить везут. По-моему, зря это, чего народ дразнить?

Ерухим громко заплакал, а за ним завопили и все «не вроде».

— Эй, вы, жидовское отродье, молчать! Березовой каши не пробовали! — крикнул офицер.

— Приучаешь? Порешь?

— Не довелось пороть, — ответил Иван Павлыч, — поводу не давали: они совсем как овцы, хоть в воду загони — пойдут. Ну, а если до дела, то и царскому крестнику попадет.

Ерухим зарылся головой в тряпье, брошенное на подводе, и затих.

Когда этап вышел из города, Ерухим по прежнему ехал на подводе. Товарищи посматривали на Ерухима с гневным испугом.

— Я пойду спрошу его, — сказал Берко, — что, неужели он захотел креститься?!

— Не ходи! Не ходи! Ты знаешь, что надо сделать с ним? — залепетали в страхе рекрута.