Сергей Нуртазин - Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного

— Куда нам супротив такой силищи? Отошли басурмане, и ладно.

Матвей стоял на своём:

— Отошли, а силы сохранили. Надо бы куснуть их так, чтобы другой раз неповадно было.

— Зубы не обломать бы. Ногайцы не дети малые, а вой бывалые. Особливо в степи.

— А мы нагрянем. Лазутные весть принесли, что войско Урусово недалече остановилось, у старицы сушатся. Этот дождь нам Всевышним послан. Али забыл, как в прошлый раз мы ногайцев после дождя в балке побили.

— Ногайцы, чай, не дурни, второй раз осторожнее будут, заслон с нашей стороны выставят.

— Дозоры выставят, только мы их обманом возьмём. Надо разделиться по сотням, окружить да с разных сторон разом навалиться.

Барбоша почесал затылок, хмыкнул, кивнул головой:

— Головаст ты, Матвей. Думаю, может дело сладиться. Зовём казаков да атаманов! Идём на Уруса!

Урус не ждал преследования со стороны казаков. Только безумцы осмелились бы напасть на столь значительное войско. И всё же бий, памятуя о нападении казаков на отряд ногайских мурз в балке, выставил усиленные дозоры со стороны Кош-Яицкого городка... Дозоры не помогли...

На рассвете шесть отрядов по сто человек с разных сторон подошли к ногайскому стану. Дозорные степняков обнаружили две сотни казаков, идущих со стороны городка, и поспешили сообщить своим, но остальные четыре сотни повольников, с разбойным посвистом, стреляя из ручниц и луков, уже набросились на спящее войско. Дороне это напомнило предрассветную вылазку из Заразской крепости против крымчаков Девлет-Гирея. Как и под Заразском, неприятель не изготовился к нападению. Ногайцы метались из стороны в сторону, но кругом натыкались на казаков. Урус решил, что яицкая вольница дерзнула напасть, получив помощь от донцев и воевод. В таком положении оставалось одно — отступать. Ногайцам удалось прорвать кольцо окружения. Они рассеяли одну из повольницких сотен и стали уходить. Отход прикрывали триста воинов во главе с верным советником Уруса, храбрым воином имилдешем Кочкаром. Могучий батыр успел облачиться в доспехи и сесть на коня. Своим примером он вдохновил соплеменников. Выкрикнув уран — боевой клич степняков, он помчался на противника. Дороня видел, как два казака пали от его сабли, такая же участь ждала третьего. Дороня поспешил на помощь, прикрыл товарища, отбился. Пешему стоять против конного несподручно. Батыр рубанул наискось от плеча. Увернуться не удалось, остриё хорезмийской сабли достало, рассекло плоть от предплечья до кисти. В глазах потемнело, Дороня выронил оружие, рука повисла. Кочкар замахнулся ещё раз, довершить дело не успел. Выстрел Аникея выбил его из седла. Пуля пробила доспех и сразила сердце батыра... Потеря предводителя смутила ногайских воинов, они повернули коней и бросились догонять войско Уруса. Их уводил улан Фархад. Аникей искал его на поле брани, но свыше было предрешено — они никогда не встретятся, но оба сохранят любовь к Акгюль до конца своих дней...

Повольники преследовать ногайцев не стали, ловили коней, снимали с убитых доспехи, собирали оружие. Лишь два десятка конных казаков отправили атаманы следом, знали, кочевники могут вернуться, а против превосходящей конницы в открытом бою не устоять. Но в этот день малая сила сломила большую, и не потому, что противник труслив или неопытен. Дочь Геродота — история — знала немало похожих примеров. Победу в таких случаях зачастую приносили военная хитрость, внезапность и преимущество в вооружении. Урус ушёл. Казаки надеялись, что надолго. По возвращении бий отпустил посла Хлопова в Москву с жалобой на казаков.

Казаки страстно любят свободу; смерть предпочитают рабству.

Не прошло и двух десятков дней после ухода войска бия Уруса, как у Кош-Яика объявился отряд государевых ратников. Обитатели крепостцы встревожились. Ужель ещё одно испытание выпало на их долю? Не возжелал ли царь овладеть казацким городком и извести повольников в угоду Урусу? Успокоились, когда увидели, что служилых людей всего полусотня. Дивились. И впрямь накликал Мещеряк помощь. Может, и Москва ополчилась на ногайцев и прислала подмогу?.. Оказалось наоборот, помощь понадобилась государю. О том сообщил вольный казак, которого прислали вместе с головой Семёном Кольцовым. Кольцов-то доставил письмо от самарского воеводы Григория Осиповича Засекина-Зубка. Служилых переправили для ночёвки на остров, потчевали рыбой да кашей с мясом, но в городок пустили только казака и голову. Со светом собрали круг. Сивобородый Кольцов читал с важным видом, выговаривал каждое слово:

— ...А кто из казаков виноваты были государю, то государь, за их службы, велит вины их им отдати, а вам, атаманы и казаки, идти бы на государеву службу за Мурат-Гереем царевичем в Астрахань...

Казаки молча дослушали до конца, потом загудели. Сказанное посланцем обсуждали бурно, с криком и руганью. Тишину восстановил есаул Иван Камышник:

— Угомонись, казаки! Кто из атаманов слово молвить желает?

Взоры казаков обратились к Барбоше и Мещеряку. Им, великим атаманам, по старшинству и уважению первое слово, от них зависело, куда качнётся яицкая вольница. Первым вышел в круг Барбоша, соблюдя обычай, заговорил:

— Слово моё такое, атаманы-казаки. Воля прежде иного. Я царям не служил и служить не собираюсь. Волк собаке не друг. Мало ли казацкой кровушки за царей пролито?

Из толпы послышались одобряющие выкрики:

— Море наполнить можно!

— Телами Яик перекрыть.

— Верно! Сколь другое схоронили...

Голос Барбоши накрыл остальные:

— А как нас жаловали?!

Недобрый гул прокатился по кругу.

— То-то. С Волги нас выжили, теперь с Яика свести хотят. Хитро придумали, и войско пополнят, и жалованья большого платить не надо, мол, хотите прощения, идите, умирайте за Муратку-царевича. Посланник сказывал о том, что усобица меж Гиреями. Мол, отец Муратки, Магмет-Гирей, удумал к престолу прийти в обход брата, а султан турецкий пожелал видеть ханом Ислам-Гирея и прислал войско. Тогда Али-Гирей убил брата Магмега. Дети же его Сеадет, Сафат да Мурат бежали. Нам-то что до того? Режут басурмане друг друга, и ладно. Так нет же, вздумалось государю московскому Крым нашими руками для царевича воевать, а заодно и ногайцам угодить. Не будет того! Не верю я государю! Кто ведает, может, нас заманить хотят и изничтожить. Я прежде с Ермаком не захотел идти и ныне с Яика не уйду. А этому, — Богдан кивнул на Семёна Кольцова, — с письмом царским, камень за пазуху сунуть да в Яик, рыб путать.

Барбошу сменил Матвей Мещеряк. Поклонился, малость помолчал, прошёлся взором поверх голов, повёл речь:

— Посланца в обиду не дам. И про то, что перебить нас государь хочет, скажу. Нет в том выгоды. Нужны казаки Москве. Мы для Руси как щит перед воином. И с Мураткой идти не зазорно. Не на Русь идём, на Крым. Мурат-царевич к Москве клонится, и коли его на престол в Бахчисарае посадить, то, глядишь, и набегов на Русь не будет, а казакам и люду русскому легче жить станет. Знамо, что худой мир лучше доброй войны. Но и твоё, Богдан, слово верное, воля — допрежь всего. Только вот о чём молвить хочу, други наши кровь не за царей проливали, а за правду, за обиженных, за селения разорённые, за народ... Думаю, надо с Москвой быть, как донцы. Без поддержки трудности нас ожидают. Сделаем по правде, как при Ермаке Тимофеевиче. Поделимся. Кто на крымчаков идти желает, становись со мной, кому Яик милее, ходи к Барбоше.