Сергей Нуртазин - Рать порубежная. Казаки Ивана Грозного

Через десяток дней с Семёном Кольцовым, государевыми ратниками и Матвеем Мещеряком Кош-Яицкий городок покинули атаманы и есаулы: Артюха Болдырев, Ермак Петров, Иван Камышник, Тимоха Поскрёбыш и полторы сотни казаков, в большинстве те, что пришли с атаманом из Сибири. Ушёл с ними и Аникей. Привязался он к атаману Мещеряку, почуял в нём вожака. Когда-то Дороня кидался за Ермаком и Хворостининым в огонь и воду, так поступал и Аникей. Матвей взял его с радостью, полюбился ему смекалистый богатырь. Сам Дороня выбрал Яик, не до рати. Рана от сабли имилдеша Кочкара заживала плохо, правая рука ослабла, оружия не держала. Не помогало и Ульянино знахарство. Кроме Дорони, в крепости с Барбошей остались те же атаманы, что и прежде не пошли с Ермаком: Шацкий, Ченбулатов, Павлов, Ус, Зезя и Иван Дуда с казаками, коих набралось свыше двух сотен. С иными обитателями городка их набиралось до пятисот. Сотоварищей провожали без радости. Никто не знал, придётся ли встретиться вновь. С тревогой в сердце прощался Дороня и с Аникеем, боялся, что тот снова будет искать смерти. Аникея смерть обошла, но предчувствие Дороню не обмануло...

Самарский городок Аникей увидел издалека. Крепость стояла на возвышенности, на правом берегу реки Самары. Новостроенные стены и башни прикрыли от врагов избы, усадьбы начальных людей, воеводский дом, осадный двор, житницы, амбары и иные постройки горожан. Малонаселённый посад огородили тыном. Над всем этим возвышался деревянный храм Пресвятой и Живоначальной Троицы. Его глава, увенчанная крестом, тянулась к серому осеннему небу. Казаки крестились, благодарили Господа за благополучное завершение пути. Они надеялись, что на время обретут кров, пищу и покой.

Засекин настороженно встретил казацких атаманов и есаулов в воеводском доме. Пристально вглядывался в лица повольников, пытался угадать, чего можно от них ожидать. А лица не раболепные: суровые, мужественные, в глазах твёрдость. Что и говорить — воины. Ходили с Ермаком в Сибирь, воевали с ногайцами, татарами, ливонцами, шведами и поляками. Таких удальцов не согнёшь, под свою дуду петь не заставишь. И всё же князь попытался. Сдвинул тёмные, в отличие от рыжеватых волос, брови, заговорил:

— Вижу, маловато вас прибыло. Семейка Кольцов доложил, воровские казаки и атаманы во главе с Барбошей на Яике остались. Что ж, так тому и быть, нам гилевщики не нужны, и вас предупредить хочу, раз на государеву службу пришли, значит, быть вам под воеводской рукой и исполнять...

— Не с того начал, князь. — Мещеряк сурово глянул в зелёные глаза Засекина. — Службу мы разумеем. Не впервой нам с царскими воеводами на войну ходить, но помыкать нами не позволим. Ежели неугодны, на Яик вернёмся.

Засекин почесал хрящеватый нос.

«Гордецы, воры, что с них взять. Один атаман Мещеряк чего стоит, такого бы на площадь да голову долой, а ведь нельзя, нужны государю воины. К чему государеву рать на гибель посылать, если казаками можно обойтись. Этих разбойников не жалко».

Пришлось урезониться:

— Охолонь, атаман, казаками помыкать не думаю, а коли службу ведаете, то ладно, значит, слушать меня станете. А скажу вот что. Царевич Мурат со своими людьми и воеводами Иваном Пивовым да Михайлой Бурцевым, должно быть, уже в Астрахани. Следом за ними отправитесь. С вами стрельцов пошлём. Только подождать придётся, струги ещё не готовы. Поживёте пока в Самаре. Пять дворов для постоя даю. На обильную снедь надежды не держите, у самих мало, а нам ещё зиму зимовать. В Астрахани будет вам и съестной, и воинский припас.

— Мы не с пустыми руками пришли, съестной припас имеем, до Астрахани не помрём.

— Раз так, идите, устраивайтесь, Семейка Кольцов вас проводит.

Устроились повольники на посаде, зажили безмятежной жизнью в ожидании отправки в Астрахань. Только недолго длился покой, всего три дня. На четвёртый случилась неприятность. В крепости, подле воеводских хором, случилось казакам наткнуться на ногайцев. Ногайцы оказались послами, которых бий Урус посылал в Москву после набега ватаг Мещеряка и Барбоши на улусы орды. Обратный путь послов лежал через Самару. Каково было их удивление, когда, вопреки обещаниям русского царя наказать воров, они увидели казаков в крепости. Некоторые из разбойников красовались нарядами и оружием, награбленными в ногайских кочевьях. Возмущению послов не было предела. И те, и другие схватились за ножи и сабли. Быть бы крови, если бы не подоспел Семён Кольцов с ратными людьми: стрельцами, городовыми казаками, дворянами и литовцами — бывшими пленными, насильно отправленными государем для службы на южных рубежах. Смертоубийства избежали, только на этом дело не кончилось. В тот же день ногайцы обратились к воеводе с жалобой.

Поутру Засекин, в сопровождении послов и служилых людей, явился к казакам. Повольники ухо держали востро, атамана предупредили заранее. Мещеряк дожидаться не стал, сам вышел из избы навстречу воеводе. Засекин лить воду из пустого в порожнее не стал, раздражённо высказал:

— Бесчинство творите, атаман. Твои казаки ногайских послов обидели...

— Ведаю о ссоре с ногайцами, сказывали казаки.

— Ведаешь, слушай дальше. Досмотр у вас будем делать. Ногайцы с жалобой приходили. Молвят, воровали вы у них, в набег ходили на улусы, добро, скот отняли, а посему требуют они возврата и указать на своё добро могут.

Ногайцы уже стояли у скотьего загона, переругиваясь с казаками.

Засекин обернулся, крикнул:

— Чего там у вас?!

К воеводе подбежал Семён Кольцов:

— Ногайцы скотину свою признали, забрать хотят, а казаки не отдают. Пришлось стрельцов между ними поставить. Иные посольские люди кричат, требуют всё, что в набеге взято, вернуть...

Договорить голова не успел. Шумная толпа ногайцев подкатила к воеводе и атаману. Засекин успокоил послов, повернулся к Мещеряку:

— Отдать надо скотину и всё отнятое. По-доброму.

Желваки на лице атамана задёргались.

— Овсяночку манят — семечки сулят, а когда приманят — и торичка в честь. Скотина приведена нами для прокорма, да и её небогато. В Самаре-то припасы скудные.

Губы на красивом лице князя скривились.

«Подначил-таки, сучий сын, припомнил первый разговор».

Мещеряк продолжал:

— И добро не отдадим, добыча воинская. Да и набег не по наущению ли людей государевых содеян?!

Ногайцы загомонили вновь, подступили к воеводе с упрёками. Казаки, опасаясь, что гнев ногайцев перекинется на Мещеряка, сгрудились около атамана с оружием. Число служилых и ногайцев вполовину меньше, чем казаков. Засекин решил уступить. Бросив Мещеряку: «Завтра потолкуем», увёл своих людей в крепость.

Ночь для атамана, впрочем, как и для его повольников, выдалась неспокойная. Оружие держали наготове. Опасались, не захотел бы воевода наказать казаков за неповиновение. Не знали, что и воеводе пришлось помучиться от бессонницы. Раздумья лишили сна, лезли в голову, вопрошали, требовали ответа. «Что делать? На чью сторону встать? И казаки нужны, и с ногайцами мир. Кто важнее Москве? Что там скажут обо мне? Вдруг объявят негодным воеводой, а там и до опалы дойдёт. Годунов не так кровожаден, как батюшка нынешнего царя, но неугодных людей не щадит и расправляется с ними скоро. Нет, не должно. Доселе о каждом своём шаге, о каждом событии докладывал, слал гонцов в Москву. Испрашивал советов и приказов, прежде всего не от государя, а от ближнего его боярина, настоящего правителя Руси, Бориса Годунова. Он, Борис, живо интересовался Самарой, так как уже давно ратовал за возведение городков на Волге, для бережения торгового пути и границ Русского государства».