Вениамин Шалагинов - Кафа

Красная Россия счищала чадную накипь, враги ее великого дела враждовали друг с другом, лишенные возможности отвечать силой на силу.

«Тан»,Франция:

...английские военные корабли, которые еще недавно вели огонь по красному флагу Кронштадта, покидают замерзшие воды Балтийского моря.

«Правда»:

Катастрофа российской контрреволюции началась. При занятии Красноярска нами взято шестьдесят тысяч пленных. Иркутск, Красный Седан, занят повстанческими отрядами... Колчак арестован... Разбитая на две части армия Деникина катится к Черному морю и на Северный Кавказ. Новочеркасск взят, наша армия выходит к реке Сал.

Вперед, до полной победы! — отвечает Советская Россия душителю Клемансо его же словами.

В трех верстах от Иркутска на железнодорожном разъезде Военный городок партизаны обложили наполовину заваленный снегом эшелон белых. Над обтаявшими возле труб черными крышами вагонов вились ленивые деревенские дымы, окна, заросшие куржаком, белели в темноте и в тумане меняющими форму расплывчатыми квадратами. Часовые в тулупах до пят, укрытые с головой большими лохматыми воротниками, в меховых чалдонских рукавицах несли службу кое-как. Курили, сбивались кучками, устраивали возню. Команда поднять руки не показалась им обидной, оружие отдали безропотно: за Иркутом и дальше за плывущей в тумане Ангарой сверкали редкие огни красного Иркутска, война обрыдла, сопротивление представлялось бессмысленным.

Когда партизаны входили в салон штабного вагона, картежники в расстегнутых мундирах и френчах стояли и сидели вокруг стола и расписывали пульку. Томная девица с подведенными глазами курила длинную папиросу, закинув голую руку на плечи немолодого офицера в шлафроке и узконосых штиблетах. Двое безусых офицериков, в нижних рубашках, пили на брудершафт, в дальнем, скудно освещенном углу угадывалась чья-то розовая лысина и хохотала еще одна девица в пенсне, с батистовым платочком за корсажем. Играл граммофон. Пощелкивая на трещине пластинки, он жаловался, плакал и требовал:

Партизаны входили медленно через темный коридорчик, мимо вешалок с оружием на поясных ремнях, с шинелями и полушубками.

— Какого дьявола выстуживаете помещение! — загремел им навстречу раздраженный властный голос офицера в шлафроке. — А ну, прикрыть двери!

От вошедших отделилась женщина в белой, круто заломленной папахе и быстро прошла к граммофону. Граммофон умолк.

— Спокойствие, господа! — сказала она. — Оружие на стол! Под окнами наши пулеметы. Люди же ваши все разоружены.

— О, баба! Да и какая! — запел на игривой ноте некто длинноногий, в хорошем подпитии, и двинулся, открывая объятия. — Где ты прогадала, милочка!

Офицер в шлафроке резким движением придержал длинноногого и, опередив его, подошел к столику с телефонным аппаратом. Уверенным движением снял трубку.

— Не утруждайте себя хлопотами, — предупредила женщина. — Провода обрезаны. Повторяю, господа: оружие на стол!

В дальнем углу качнулась и поплыла в папиросном облаке розовая лысина. Мгновение, другое — и по обе ее стороны засияли генеральские погоны. Только что хохотавшая девица уткнула лицо в батистовый платочек и заплакала, вздрагивая мальчишеской челкой. Картежники молча запереглядывались и стали приводить в порядок свои мундиры и френчи.

Из спальной части вагона показались три прапорщика и штабс-капитан. Расстегивая на ходу кобуры пистолетов, они с решительным видом обходили генерала и плачущую девицу.

— Не стрелять! — крикнул офицер в шлафроке, в раздражении бросая на рычаг трубку, и поднял глаза на женщину в папахе. — Условия?

— Никаких!

— Мои люди носят оружие Франции. С минуты на минуту сюда прибудет генерал Жанен. Я бы хотел заполучить его мнение по этому поводу.

— А вам не удобнее заполучить наше мнение по этому поводу? — Кинула быстрый взгляд на партизан, запрудивших коридор, с винтовками наперевес: — Григорий! Пленного!

На середку ослепленной на солнце летучей мышью метнулся тощенький в белых погонах. Бешмет. Полы распахнуты. Движения ломкие, в остекленевших глазах испуг.

— Один вопрос, ефрейтор, — сказала женщина в папахе. — Господа штабисты хотели бы знать, где сейчас личный состав эшелона.

Тощенький гнул голову, отводил глаза, не решаясь сказать правду. Офицер в шлафроке придвинулся к нему, дернул на себя и, резко оттолкнув, стал медленно поднимать руки.

— Мой маузер на вешалке, — сказал он. — Я выхожу из игры. Но приказа сложить оружие не отдаю.

Взгляд его остановился на стареньком, очевидно, уже глуховатом генерале, который, ограждая ухо ладонью, порывался встать к нему так, чтобы слышать его голос.

— Этот последний для офицера вопрос, — продолжал тот, не опуская поднятых рук, — каждый решает за себя.

Генерал отечными пальцами отстегнул позолоченную пуговицу на мундире. Сверкнул никелем маленький пистолет, именуемый дамским, и лег на стол с картами.

В ожидании отправки пленные офицеры толпились в глубине салона, где лишь четверть часа назад хорошенькая девчонка с платочком за корсажем строила персидские глазки старичку-генералу. Многие молча курили. Генерал с убитым видом сидел на венском стуле, длинноногий офицер пялил пьяные любующиеся глаза на женщину в белой папахе. Прищелкивая пальцами, он что-то шептал своему соседу, толкал его в бок и снова прищелкивал пальцами. Дальше других у самых дверей спального отделения стоял человек в дорогой шубе на кенгуровом меху и маленькими серебряными ножничками обрезывал кончик сигары. Его пышная холеная борода была нежна и красива, напоминая своей благородной сединой шкурку черно-бурой лисицы редких достоинств. Наблюдавший за его руками плечистый партизан, перетянутый ремнями, многозначительно усмехнулся, подошел к нему вплотную, сказал какие-то шутливые слова и, подпушив его бороду, стал легонько наматывать на палец.

— А этой бороды тогдане было, — сказал он.

— Была, — возразил человек в дорогой шубе. — Была от рожденья.

И рассмеялся.

Он как бы сказал: я шучу, конечно. Бороды у меня тогдадействительно не было. Мы так хорошо знаем друг друга, что утверждать обратное было бы смешно и глупо.

— Значит, вы стали красным? — спросил он партизана.

— Не стал, а был. Был всегда. От рожденья.

— И у Гикаева?

— И у Гикаева.

— А ваш чин? — Человек в дорогой шубе потыкал себя сигарой в плечо. — Липа? Вы никогда не были штаб-ротмистром? И вы не пан Годлевский? У, какой вы притворщик! А я ведь догадывался, но щадил вас, щадил, слышите? Может, это зачтется? О, как сурово! Между прочим, я мог бы принести красным большую пользу.