Вениамин Шалагинов - Кафа

— Пригласите дантистку! — потребовал Глотов в трубку, не называя своего имени.

В трубке началось сипение, смущенное покашливание, наконец, тот же тяжеленный бас сказал: «Евойной нетука», и на вопрос, кто он, говорящий снова посипел и представился: «Санитар Егоршин».

— Не скажете ли, когда она будет? — спросил Глотов.

— А кто знат ё, — ответствовал басище. — Бают, в лес утекла, к партизанам. Так что прикиньте сами, господин хороший. Придут красные, тожно и она стал-быть пожаловат. Я так соображаю.

Господин Ххо соображал точно так же и поэтому, кинув на рычаг трубку, в замешательстве зашагал по комнате. Отсрочка свидания на неопределенное время его явно не устраивала. Первые же красавицы мира отнеслись к драме своего кумира не совсем сочувственно. Они стали судачить злорадными квохчущими голосами, и господин Ххо должен был энергично погрозить им пальцами, что, собственно, сделал бы на его месте любой мужчина.

Вошел поручик Назин, при шашке, с фуражкой на сгибе руки и доложил, что получена чрезвычайная депеша из ставки: полковник Глотов приглашается для разговора с верховным по прямому проводу.

«Фиат» сломя голову покатил к управлению начальника гарнизона. Собака. Телеграфный столб. Нищий на деревянной ноге. Мороженщик. Барышня в белом, шляпка, шнурочек на подбородке. Еще столб. Глотов курил, отвечая мельканию людей и предметов бессмысленными мигающими глазами, и, подобно доке-гроссмейстеру, мысленно делал за верховного самые коварные ходы и тут же с блеском парировал их.

Назин доложил, что полковник Благомыслов негодует по поводу отказа начальника тюрьмы выдать ему Кафу для конфиденциального допроса. Молодец, думает Глотов. Безусловная и тщательно охраняемая изоляция Кафы — это строгий и дальновидный приказ Глотова, обращенный, как это ни странно, против шефа контрразведчиков, которому позарез хотелось бы подкрепить донесение стукача Франта свидетельствами Кафы. Чтобы свалить Глотова, мало иметь на руках козырную карту высшего значения, потребен еще и туз четырех мастей, предел фантазии любого искусного шулера.

— Молодец, молодец!

Надо усидеть на макушке неделю-две до назначения штатного начальника гарнизона, дождаться возвращения Саввы Попова, заполучить все сокровища, созданные Кафой.

— Молодец, молодец!

Шумит перед мысленным взором голубой океан, кипит под винтом судна голубая дорога. «Я немножко умею. Вот так — драйв, Глотов». Как неосмотрительно, как глупо предлагать, девчонке, ослепленной фанатизмом, разорвать путы и бежать с человеком, которого она ненавидит.

Осел, быдло, бревно!

КОЛЧАК (Глотову): Не нахожу слов для возмущения: толпы красных поют «Интернационал», убийца генерала Гикаева на ваших глазах бежит из тюрьмы, ваш первый помощник стреляет в моего преданного сотрудника и вашего гостя. Глубоко сомневаюсь, чтобы вы обезглавили, а затем и раздавили рыкающего зверя.

ГЛОТОВ: Подобная задача мне по силам, ваше превосходительство.

КОЛЧАК: Перестаньте потакать поручику Мышецкому. Одно упоминание этого одиозного имени способно испортить мне настроение на целую неделю.

ГЛОТОВ: Мышецкий будет предан военно-полевому суду, ваше превосходительство.

КОЛЧАК: Этот человек знаменит во Франции, известен в Англии.

ГЛОТОВ: Все ясно. Обещаю найти способ расстаться с ним, вызвав сочувствие к его судьбе в этих странах.

КОЛЧАК: Поймите чрезвычайность обстановки. Переворот в Городищах, толчки которого мы ощущаем здесь, в ставке, закупорил бы железнодорожную артерию, лишив нас притока оружия и союзнических контингентов. Для ликвидации большевистского подполья отвожу вам трое суток. Что бы вы хотели получить, господин полковник, перед этим испытанием?

ГЛОТОВ: Карт-бланш, ваше превосходительство. Несвязанность уже состоявшимися решениями относительно большевиков, в том числе вашими. Я намерен расстрелять Кафу.

КОЛЧАК: Кафу не трогайте.

ГЛОТОВ: Слушаюсь, ваше превосходительство. Но без ее казни ваш приказ раздавить рыкающего зверя не сможет исполнить ни один военачальник. С ее же смертью это сделает каждый. Имею честь доложить при этом: данные вашей конфирмации здесь пока не получены.

КОЛЧАК: Действуйте, сообразуясь с обстоятельствами.

ГЛОТОВ: Это согласие, ваше превосходительство?

КОЛЧАК: Дорога на океан должна быть открыта и безопасна. Действуйте, сообразуясь с обстоятельствами. У меня все.

Милый Олень!

Сестренка!

Довольно надежная оказия позволяет мне переслать это письмо через Швейцарию и таким образом избежать официального любопытства чешских перлюстраторов. Поэтому, была не была, пишу в открытую. Красная Чехословакия началась с востока — совсем недавно в городе Прешове провозглашены Советы Словакии. А уже вскоре здесь, в Праге, в 4 часа 30 минут по Гринвичу застрелился мальчишка Ян, брат моего мужа. Оба эти события связаны. Правительство Тусара — теперешнее пражское правительство — забривает в солдаты мальчишек и легионами гонит их на усмирение красных. Забрили и Яна. Юзеф ставил Советы в Словакии, Яну же и солдатам его легиона предстояло свергать эти Советы и вешать таких, как Юзеф. Ян решил остаться в Праге и остался . То, что произошло в 4 часа 30 минут, было так неожиданно, что в первый миг невозможно было поверить в случившееся — не шутка ли это? Ян взял со стола револьвер и, казалось, хотел положить в задний брючный карман. Он не раз делал это при мне. Но тут почему-то приподнял полу куртки и я в ужасе поняла вдруг, не увидела, а поняла, что рука его замедлилась , и я, не сдержавшись, крикнула: «Что ты делаешь, безумец!» Похоже, я крикнула после выстрела. Пуля пробила правое легкое и, как показало вскрытие, прошла в двух сантиметрах от сердца. Он не сказал ни слова, хотя какие-то мгновения, а возможно, и минуты, был в полном сознании. Скорой помощи, по прибытии, осталось ограничиться советом закрыть покойному глаза. Объясняющей или, как говорят, предсмертной записки не нашлось. Было ясно одно: он хотел остаться в Праге и остался. Самоубийство легионера было воспринято командованием, как крамола близких. На всех нас обрушились допросы, унижения, брань, угрозы. К чести Карела, он стал опорой в этом нашем общем несчастье. Потеря брата сделала его чище и сострадательней. Такое чувство, словно он вдруг увидел жизнь, людей, их борьбу, тревоги — все то, что до той поры было скрыто от его глаз погоней за миллионами, утехами молодости, а в конечном счете самим собой. После Яна остался завод-братство, вернее крошечный его макет, макет-иллюзия, слепленный из хлебного мякиша. Осталось также его имя, воплощенное в новом человеке. Неделю назад я стала матерью. Три имени предлагал мне мой внутренний голос: Юзеф, Ян, Григорий. Когда у меня будут три сына, я назову их этими тремя именами, пока же только Ян. Ян племянник Яна.