Олег Яковлев - На златом престоле

Вот бы ему такое богатство. Облизнулся Семьюнко, как кот на сметану.

Встретили его челядинки, все чистенькие, в белых сорочках, в понёвах [180] Понёва — юбка. , с серёжками в ушках. Одна девка краше другой, аж глаза разбегаются. Но строго запретил себе отрок их разглядывать. Цель его — не холопки, а хозяйка.

Вскоре и сама боярыня появилась, сошла с мраморных ступенек. Светились ярко-синие глаза, прямой острый носик, когда говорила, слегка подрагивал, алели ярко накрашенные уста. На голове вдовы — повой белый, на нём — венчик бронзовый в виде короны. Платье верхнее, с широкими рукавами, тоже светлое, с вышивкой, рукава платья нижнего перехвачены браслетами серебряными с застёжками. На ногах — сапожки тимовые, на перстах — жуковины, на шее — гривна [181] Здесь — серебряное или золотое украшение. (Примеч. ред.) .

— Здрав будь, гость дорогой! — отвесила сестра лёгкий поясной поклон. — Чегой-то давненько не видали тебя.

В словах сквозила едва заметная насмешка. Ощущение было такое, что догадывается Оксана, зачем он приехал.

Семьюнко тоже поклонился ей в ответ, приложил руку к груди, сказал восхищённо:

— Ох, краса какая! Честно скажу, не признал тебя поначалу, Ксюша. Думал, русалка какая явилась. Воистину, давно не видал, вот и...

Он не договорил.

— По делу какому у нас в Коломые?

— Да, и по делу такожде. Сама ведаешь, какова жизнь у отрока бедного, неимущего. Всё дела, всё служба княжеская.

— Ой, да не прибедняйся ты! Знаем, как ты беден! — Оксана махнула изящной словно выточенной греческим мастером из мрамора ручкой и засмеялась. — Вот что. Ты, как подобает, сперва в церковь сходи, свечку поставь, тем часом мы баньку для тя истопим, а после за стол прошу.

...Обедали вдвоём, молодая вдова с улыбкой, подперев рукой щёку, смотрела, как голодный с дороги троюродный брат с жадностью уплетает уху из голавля и горячий курник. Длинные рыжие космы его разметались в стороны.

— Знаешь, как тя в народе кличут? — спросила Оксана. — Красная Лисица. Почто так?

— Да я ж откуда ведаю? Сказал тут ворог один, и пошло гулять.

— Что за ворог такой?

— Да... — Семьюнко не хотел вспоминать, но коль сорвалось с языка, пришлось поведать о своей поездке в угорский стаи и Дорогиле.

— Ну, ты, братец, даёшь! — Оксана сокрушённо покачала головой. — Опасно оно, стало быть, князьям-то служить.

— Что поделаешь? Беден аз, вот и приходится порой лезть в пекло самое. Мыслю, отметят, наградят, пожалуют чем. — Семьюнко наигранно вздохнул. — Вот ты тут живёшь, всего у тебя хватает. А у меня того нет. Потому и кружу по Руси Червонной, правлю отрочью службу.

— А ить лукавишь ты, братец. Ой, лукавишь! — погрозила ему пальчиком с розовым ноготком Оксана. — Догадку имею, просить чего хочешь. Может, серебра тебе дать. Так я не жадная. Говори, сколь надобно.

— Нет, красавица. Не нужно мне сребро. Вернее, оно, конечно, пригодилось бы, да не за тем приехал я.

— Ты хоть ся в порядок приведи. А то явился, чуть не в лохмотьях. А власы... Господи, космами висят. Гребень-то когда в последний раз в дланях держал? Верно, с той войны и ни разу? — Женщина опять лукаво заулыбалась.

— Да полно тебе.

— Пригляду женского за тобой нету. Оженился б, что ль.

Семьюнко едва не подавился куском пирога.

«Сама хочет. Всё намёками да намёками. Может, тогда и тянуть кота за хвост нечего. Прямо и предложить. Чего терять-то?» — Семьюнко заёрзал на лавке.

Всё-таки он решил обождать. Пусть яблоко созреет и само упадёт в руки.

Он ответил уклончиво:

— Оно, может, и неплохо бы было, да кому я такой нужен? Красная Лисица, говоришь. Обидно ведь такое прозванье иметь. Право слово, будто прохиндей какой-то. А я князю своему верно служу, безо всякого там лукавства.

Ничего не ответила вдовица. Так и окончили они трапезу в молчании.

После провели Семьюнку в приготовленный для него покой. Но не спалось отроку, не отдыхалось. Мерил он ногами дощатый пол, ходил в раздумье из угла в угол.

«Нет, нечего тут сожидать. Так дождёшься, выйдет Оксана за кого другого. Вот пойду к ней и скажу сразу всё».

Он достал из дорожной сумы серьги с ярко-синим сапфиром, под цвет сестриных глаз. Полюбовался самоцветами, собрался с духом, толкнул буковую дверь.

Оксану он застал на гульбище, посреди расписанных травами огромных столпов. Всё в том же богатом наряде, набелённая, нарумяненная, шла она ему навстречу, и всё та же улыбка лукавая играла на алых устах.

«А ведь красива. Да, в самом деле. Разве только в богатстве её дело?» — подумалось отроку.

— Вот, сестрица. Позабыл совсем, — он разжал ладонь.

Оксана ахнула, увидев серёжки.

— Ой, прелесть экая! — воскликнула она, взвизгнув от удовольствия. — Тотчас пойду, примерю.

— Погоди. Ты... Сказать у меня что есть. — Семьюнко вдруг замялся.

Изумлённо приподняла вдовица насурьмлённые брови, уставилась на него, полыхнули ясные синие озёра.

— Ксюша. Вот, гляжу я, одна ты тут живёшь, вдовствуешь. Коломыя — оно, конечно, место доброе. Но, может, в Галич тебе перебраться. Хоромы построишь. Тамо, как-никак, столица княжества нашего. Это первое. А второе... — Он замялся снова, но собрался с духом и решительно выпалил: — Выходи за меня, красавица! Не пожалеешь.

Потухли лукавые огоньки в очах Оксаны. Ответила она серьёзно, без колебаний, твёрдо и веско:

— Ведаю, на богатство моё польстился ты, Лисица Красная. А чтоб замуж мне идти, любовь быть должна. Ты же мне не люб. Вот гляжу на космы твои, на тебя: мальчишка ты ещё. Скакнул высоко при князе, мыслишь, верно, с моим серебром дорожку поближе ко княжьему столу проложить, первым советником Ярославовым стать. Насквозь тя вижу. Да и потом: старше я тя намного. Окромя того, в свойстве мы с тобою. Как-никак, трёхродные брат и сестра.

— Дальнее родство не помеха женитьбе. Вот коли б двухродные, надобно у епископа было разрешенья испрашивать, — глухим подавленным голосом разъяснил ей Семьюнко.

Строгая, суровая стояла вдова перед отроком, смотрела из-под насупленных бровей жёстко, и чувство у Семьюнки было такое, будто раздет он донага, и все мыслишки его, все побуждения хорошо известны ей.

И всё же он одолел себя и решился. Обхватил Оксану за тонкий стан, поднял её, визжащую и беспомощно болтающую в воздухе ногами, притянул к себе и расцеловал, горячо, пылко. Почему-то не думалось в эти мгновения ни о богатстве её, ни о своём положении, ни о чём-то ещё таком приземлённом.

— Люба ты мне, красавица! — будто сами собой выдохнули уста.

Не было ни обиды, ни злобы от отказа. Почему-то слова вдовы заставили Семьюнку взглянуть на неё совсем по-иному.

— Не отвергай, молю тебя! Родная, милая, жалимая! То, что ты говорила, оно так и есть, но есть ещё и любовь... Есть, Ксюша... Что, думаешь, не сыскал бы невесты я богатой? Да на княжой службе всяких перевидал. Но нужна мне ты... Ты одна. Ведай.