Моника Згустова - Розы от Сталина [Журнальный вариант]

Светлана попробовала прибегнуть к логике:

— Но мы не собираемся в Индию, мой муж приехал сюда, в Москву, работать. Конечно, мы хотели бы съездить в Индию или в какую-нибудь другую страну…

— И думать об этом забудьте. Вернитесь в коллектив, начните трудиться. А этот индиец — не для вас.

— Вы опоздали с советом. Этот человек приехал ко мне, он уже живет у нас и будет жить и дальше. Я его не брошу. Он приехал ради меня, так что заботиться о нем — мой долг.

— Как хотите. Но вашей свадьбы мы не допустим, выйти за него официально не позволим.

Он встал и подал ей руку.

Она сказала холодно:

— Ясно. Спасибо. До свидания.

И вновь эти бесконечные коридоры, покрытые ковровой дорожкой, стены и своды, словно готовые ее задушить. Вон отсюда! Светлана почти бежала. Прочь из проклятого Кремля! Ребенком он держал ее в плену и теперь опять хочет лишить свободы. Прочь!

Светлана спешила домой: там ее ждали нормальные люди — дети и несчастный, благородный, наивный муж. Она перешла с бега на быстрый шаг. Раздумывала, что ей надо сделать, чтобы успокоиться и начать мыслить логически. Ей хотелось домой, к семье, а еще больше — запереться одной в кабинете, чтобы писать очередную главу воспоминаний. Но Светлана знала, что не сможет этим вечером сосредоточиться на работе: ей предстояло приготовить праздничный ужин. Так совпало, что ее дочь Катя и Браджеш родились в один день. Подарков для них у нее не было, но, к счастью, оба любили сладкое. Светлана зашла в кондитерскую, которая обслуживала только советскую элиту. Кое-как собравшись с мыслями, она купила коробку конфет, шоколадный торт и несколько кусков фруктового пирога.

Когда Светлана пересказывала Браджешу разговор с Косыгиным, тот отказывался ей верить и только повторял: «Но почему, почему?». Она, как могла, объясняла, но он все равно не в силах был понять и тем более принять сложившуюся ситуацию. Светлана ощутила, сколько мощи таится в этом маленьком больном человеке, когда он спокойно, но решительно произнес:

— Здешняя жизнь мне не нравится. Тут как в казарме или в тюрьме. Но я не солдат и не преступник. Я думал, что коммунизм — это равенство, и душой тянулся к нему. Мне необходимо объяснить компартии Индии и компартиям европейских стран, что именно происходит в СССР. Но сначала я честно напишу Косыгину, зачем я здесь, и заверю, что не доставлю ему никаких неприятностей.

Они вместе составили письмо Косыгину. Сингх день за днем ждал ответа. Но он не пришел ни через неделю, ни через месяц. Косыгин Сингху так и не ответил.

Семь лет тюрьмы за то, что писали книги?! — опять не мог взять в толк Браджеш, узнав про арестованных в сентябре шестьдесят пятого Андрея Синявского и Юлия Даниэля. Их арест положил начало новой волне репрессий против интеллектуалов, и не только против них. Светлана рассказала, как на собрании в ее Институте мировой литературы все единогласно осудили обоих писателей, а она попыталась выступить в их защиту.

— Если мне еще выпадет счастье побывать в Индии и удастся съездить к европейским друзьям, первое, что я сделаю, это схожу в штаб-квартиры просоветских коммунистических партий и расскажу, что я здесь видел и пережил. Немыслимо, абсурдно, что такой жестокий тоталитарный режим продолжают поддерживать за границей.

Светлана и Браджеш проводили целые дни дома: он переводил с английского на хинди, она переводила на русский американские романы и писала книгу. Браджеш любил сам готовить ужины. Нужные приправы Браджешу привозил его друг Кауль, индийский посол в Советском Союзе.

Преследования русских интеллектуалов продолжались, и Светлана начала бояться за свои мемуары. Хотя о них знали только ближайшие друзья, она понимала, что брежневская тройка, которая теперь правила в Кремле, вернулась к методам ее отца. Это значило, что в любую квартиру могли когда угодно ворваться с обыском и перевернуть все вверх дном в поисках чего-нибудь «запрещенного».

— Я знаю из надежных источников, что такое недавно случилось с архивом Александра Солженицына и его романом «В круге первом» и с романом Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». У Гроссмана даже ленту из пишущей машинки вынули, чтобы книгу не удалось передать на запад, как это было с «Доктором Живаго» Пастернака.

— Швета, нельзя рисковать, ты должна любой ценой сохранить свои мемуары. Это твой долг перед людьми и будущими поколениями читателей.

— Но как? Послать их за границу по почте я не могу, их конфискует цензура. Держать книгу у знакомых тоже небезопасно.

— Кауль! — воскликнул Браджеш. — Как же я раньше о нем не подумал?!

Назавтра они с портфелем, где лежали Светланины мемуары, отправились в индийское посольство.

Поужинали с послом Каулем и его дочерью Прити, попробовали с десяток разных блюд из маленьких мисочек, расставленных по кругу на медной тарелке тали. Потом гости предложили пройтись, и Кауль понял: есть нечто такое, о чем нельзя говорить в его прослушиваемой квартире. Во время неспешной прогулки по улочкам тихого квартала он пообещал при первой же возможности отвезти рукопись Светланы в Индию и запереть ее в сейфе своей квартиры в Дели.

На обед Браджеш Сингх пожарил индийские пирожки с овощами — самосы, приготовил к ним мятный соус и салат. После обеда пили чай, и Браджеш прочитал Светлане письмо из своего родного городка Калаканкара на реке Ганг. Она слушала нежный успокаивающий голос Браджеша, которого всегда с гордостью называла «мой муж», и думала о том, что Индия связана с Советским Союзом договорами и сотрудничеством, однако племянник Браджеша Динеш Сингх, министр иностранных дел индийского штата Уттар-Прадеш, перестал писать своему дяде, с тех пор как разнеслась весть, будто советские государственные органы им недовольны. Да и в Москве многие знакомые индийцы начали избегать Браджеша.

Светлана думала о том, что Браджеш работает до изнеможения и поздно ложится спать, хотя нуждается в щадящем распорядке дня. Павлов, глава английской редакции «Прогресса», постоянно упрекал его: и норму-то он, мол, не выполняет, и хинди у него хромает. Светлана знала, что норму эту не выполнить, даже если работать сутки напролет, что Браджеш — опытный переводчик, и коллеги его работу ценят. Светлана понимала: Павлов действует так по указке сверху, от Сингха пытаются избавиться. Вдобавок Павлов был личным переводчиком ее отца в Тегеране, Ялте и Потсдаме и теперь не мог смириться с тем, что какой-то индиец стал спутником дочери его обожаемого начальника.

Как только они допили чай, Браджеш опять засел за перевод.

— Швета, почему этот Павлов меня все время критикует? Хинди он толком не знает, а делает вид, что в нем разбирается. Чей это родной язык, мой или его?