Анатолий Соловьев - Хождение за три моря

Теперь одна мысль владела Хоробритом: донести до родной земли всё увиденное и услышанное, а самое главное — передать соль впечатлений — выводы.

«Господи боже мой! На тя уповахъ, спаси мя, господи! Пути не знаю, иже камо пойду изъ Гундустана; на Гурмызъ поити, а от Гурмыза на Хоросанъ пути нЂтъ, ни на Чеготай пути нЂтъ, ни на Катобагряим пути нЂту, ни на Ездъ пути нЂту. То вездЂ булгакъ [181] Булгак — смута (тюрк.). сталъ, князей вездЂ выбыли (выбили), Яшну мурзу убилъ Узуосанъбекъ, а Солтамусаитя окормили, а Узуосанъбекъ на Ширязи сЂлъ, и земля ся не обронила, а Едигерь Махмет, а тот к нему не ЂдЂтъ, блюдётся (бережётся). Иного пути нЂтъ никуды. А на Мякъку (Мекку) пойти, ино стати в вЂру бесерменьскую, заньже христиане не ходят на Мякъку вЂры дЂля, что ставятъ в вЂру. А жити в ГундустанЂ, ино вся собина исхарчити, заньже у них дорого всё одинъ есми человЂкъ, и яз по полутретия алтына на день харчю идёть, а вина есми не пивалъ, ни сыты».

Записав эти строки, перечислив дороги, ведущие на север и северо-запад, в Бахрейн и Аравию, Хоробрит не вспомнил о Иерусалиме, где можно встретить русских паломников и с ними вернуться на родину. Но запамятовал он Иерусалим не по оплошности. Душа противилась встрече с людьми, сохранившими православие в первозданности, слишком много за годы пребывания на чужбине он увидел, услышал, узнал, передумал, и ему любая вера, кроме той, что была завещана пращурами, которую олицетворял волхв, стала казаться притворной. Хоробриту привиделся в углу каморки волхв, как бы желавший напомнить о себе, о своей исступлённой надежде в животворящую силу родной земли, о бережении духов родного леса и воды — хранителей родины. Вера волхва — вера пращуров. Неужели они жили не по истине? Не знали истинного Бога? Но если, как учит пророк Кабир, Бог — в сердце каждого смертного, значит, он во всём сущем, к чему человек относится с любовью, — в каждой былинке, в каждой капле росы, в каждом цветке. Поклоняясь дубу, разве пращуры поклонялись не Богу?

И Хоробрит записал первыми всплывающими в его памяти словами мысль, показавшуюся ему крайне важной.

«Маметь дени иариа. А расть дени худо донот (Мухаммедова вера им годится. А правую веру Бог ведает). А праваа вЂра Бога единаго знати и имя его призывати на всяком мЂсте чисте чисто».

Он долго сидел за столом, обхватив обильно седеющую голову мозолистыми от рукояти меча ладонями. Господи Боже мой! На тебя уповаю, спаси меня, Господи! Молил — и не верил, что кто-то ему поможет, кроме родного дуба на поляне, где под замшелыми валунами скрыты родники с живой и мёртвой водой.

Боже, Боже, слаб человек и подвержен сомнениям, немощному ли духу противостоять искусительному разнообразию мира? Велики соблазны, но не столь велики силы, чтобы бороться с ними. Оттого и душа плачет.

Ночь — обитель грехов и сомнений. Но наступало утро, и Хоробрит вновь был твёрд душой. Прежде чем покинуть Бидар, следовало помочь Вараручи. Стыдно не отблагодарить друзей-индусов, людей мечтательных, с чистой и робкой душой, помогавших ему в трудную минуту. Они негодовали на Малика Хасана, но никогда бы не решились причинить ему зло. Но над душой Хоробрита не властвовали законы Ману, а справедливость он понимал как борьбу, а не как покорность. Да и велик ли грех отнять неправедно нажитое?

Ещё до отъезда визиря Вараручи показал русичу план дворца, начертив его на стене углём. А когда Хоробрит запомнил чертёж, немедленно стёр.

Двухэтажный дворец имел больше пятидесяти жилых и хозяйственных помещений. Ограда в две сажени изнутри оплетена колючими растениями. Во дворе — конюшни, казарма, склады, кухня, соединённая крытым переходом с трапезной. По словам Вараручи, бывали дни, когда за обедом у визиря присутствовало до пятисот человек. Второй этаж, где размещались женские покои, спальни, курительные комнаты и другие помещения, не интересовал Хоробрита. На первом этаже устроены зимние сады. Из приёмного зала — дверь в комнату для отдыха, так называемую диванную. За ней потаённый коридор ведёт на лестницу подвала. В отсутствие Малика Хасана десять воинов охраняют зал. Проникнуть в потайной коридор можно только из диванной. Как открывается ведущая в него дверь, не знает никто, кроме визиря. В ней скрыт какой-то секрет. Окна из приёмного зала выходят в зимние сады. Это Хоробрит уже видел.

— Ты могучий вони, Афанасий, — сказал Вараручи. — Но никто из нас не хочет, чтобы ты жертвовал своей жизнью. Слуги тебе ничем помочь не смогут, а воинов невозможно подкупить! Тебе не пробиться сквозь охрану. Но если даже и сумеешь, как откроешь дверь в подвал? Ты же не знаешь секрета её.

Вараручи мог ошибаться. Потайные механизмы кажутся чем-то непостижимым лишь людям несведущим. Раньше Хоробрит много раз имел с ними дело. Однажды князь Семён даже попросил его понаблюдать за мастерами, сооружавшими подземный ход из Тайного приказа к Москве-реке, и Хоробрит видел, как молчаливые умельцы ставили пружины в секретные запоры, укрывали рычаги в колодцах, а сами колодцы прятали так, что даже наблюдательный человек не обнаружил бы схоронку.

Людьми Вараручи во дворце визиря были два повара, конюх, смотритель фонтанов и опахальщик. Последний был столь услужлив и незаметен, что воспринимался не более как часть опахала. Но именно этот человек передавал оружейнику самые важные сведения. Сейчас он сопровождал своего господина. А вместе с ним оба повара и конюх. Остался во дворце лишь смотритель фонтанов но имени Баба.

С ним и поговорил Хоробрит.

Известно, что Бог создавая всякой твари по паре, имел в виду не просто мужчину и женщину, но и людей похожих, подобно близнецам. Всевышний настолько мудр, что ничего не делает зря, хотя цели его людям чаще недоступны и не стоит пытаться постичь замыслов Всесущего, ибо невозможно и помыслить о соперничестве ума слабых созданий с умом божественным. Поэтому неизвестно, по какой причине Баба оказался похож на Малика Хасана, словно их зачал один отец. Что, впрочем, могло и случиться. Но маленький визирь никогда не замечал маленького смотрителя фонтанов, а последний постоянно помнил, что если его нарядить в роскошные одежды Малика Хасана, придать лицу надменности, то отличить их можно было бы только по рукам. У визиря руки изящные, холёные, а у смотрителя грубые и мозолистые. Но на руки редко кто обращает внимание.

Об этом и сказал совиноглазый Баба Хоробриту, скрывая за насмешливостью блеск ума.

Работа Бабы, по его же словам, такова, что он знал все городские водоводы. А поскольку те не что иное, как глиняные трубы, уложенные в подземных ходах, то Баба знал то, что нужно было Хоробриту. Он был гневен на Малика Хасана и имел больше причин мстить тому, чем остальные, а душа его отнюдь не была покорна, ибо родитель его был брахманом. Голос маленького Бабы вздрагивал от волнения, когда он говорил: