Анатолий Соловьев - Хождение за три моря

— Передай его моему славному визирю Малику Хасану, верному соратнику и борцу за истину!

Это был приговор Махмуду Гавану. Дальнейшее напоминало хорошо разыгранное действо мимов. Один из придворных принялся громко рассказывать, как светоч отваги Мухаммед-шах во время штурма Белгаона выхватил саблю и громовым голосом призвал воинов пойти на приступ, размахивая саблей, «которая сверкала в его могучих руках подобно слепящей молнии, пустил своего жеребца к воротам, нёсся, как буря, как смерч, выворачивающий силой своего движения вековые деревья, как неистовый ураган, поднимающий в море волны». Отборные богатыри, воодушевлённые беспримерной храбростью своего повелителя, ринулись за ним и единым духом проломили ворота. Слушая, султан сонно кивал, как бы задрёмывая, но тотчас встрепенулся, когда кто-то из соседей Малика Хасана как бы невзначай спросил, а где же в это время находился Махмуд Гаван? Малик Хасан насмешливо воскликнул:

— Великий визирь, спрятавшись в укромном месте, писал письмо махарадже Ориссы!

Мухаммед-шах величественно выпрямился в кресле, нахмурился, спросил:

— Что за письмо писал Махмуд Гаван?

— Вот оно, о мудрый, чьи деяния столь отменны, что не имеют себе равных на всём круге земли! Мои люди перехватили гонца! — С этими словами Малик Хасан кивнул своему распорядителю приёмов. Тот вытащил из-за пояса пакет, уже знакомый Хоробриту, и с поклоном подал его султану.

Мухаммед-шах взял его, неожиданно звонким голосом произнёс:

— Здесь печать Махмуда Гавана и его собственная тугра [185] Тугра — монограмма. . Ну-ка, глашатай, прочти, что пишет мой великий, ха-ха, визирь!

— «Я — Махмуд Гаван, соправитель и пастырь ислама, скопивший богатство и изобилие, сокрушитель четырёх стран света, — громовым голосом произносил чтец слова, падавшие в тишине, словно булыжники, — обращаюсь к достойному всяческих благ махарадже Васудеве с предложением о союзе на вечные времена. Да будет решение величавого и совершенного правителя Ориссы благосклонным, объединёнными усилиями мы сместим моего соправителя Мухаммед-шаха, этого ослоподобного ублюдка с куриными мозгами, который проявляет излишнее своеволие, так что я уже устал от его прихотей...»

По мере чтения подложного письма глаза султана раскрывались всё шире, он привставал в кресле, изумлённо тряся бородой. Малик Хасан, сочиняя послание махарадже, явно переусердствовал, считая, что оно вызовет столь яростный гнев, что сдержать его султан не сможет. Следовало признать, что визирь оказался прав. Глашатай продолжал ронять слова-булыжники:

— «О, владыка, достойный жезла и короны! Самое удобное время для нападения на Бидар — когда ослоподобный поведёт свои войска на Гоа, под благовидным предлогом я останусь в Бидаре и сдам город...»

— Хватит! — вдруг взревел Мухаммед, выхватывая письмо из рук глашатая. На его щеках пылали красные пятна, глаза злобно сузились, в нём пробудилась свирепость предков. — Где Махмуд Гаван?

— У себя во дворце, повелитель. Он не приглашён на...

— Послать за ним! Схватить! Привести! — Султан выскочил из кресла, забегал по портику. — Палача ко мне!

Слуги кинулись выполнять его повеление. Присутствующие на пиру замерли, не сводя глаз с разъярённого владыки, который метался, мелькая между колонн золотыми туфлями, тряс головой, так что пышная чалма сползла ему на глаза, придавая султану вид лихой и одновременно разбойничий.

Вскоре в воротах дворца показалась толпа воинов, которые вели Махмуда Гавана и ещё одного человека, которого Хоробрит узнал сразу. Это был Асад-хан Джуннарский. Видимо, во время ареста великого визиря они были вместе. Махмуд Гаван старался сохранить достоинство. Асад-хан был бледен и вид имел далеко не надменный. Палач, огромный детина в маске и с топором в руке, уже стоял за спиной султана. Тот встретил приблизившихся вельмож криком:

— Ага, их двое! Так это заговор?

Махмуд Гаван спокойно сказал:

— О каком заговоре идёт речь, повелитель?

— Не знаешь? Каков простак! Ты писал эту гнусность? — Султан сунул письмо в лицо великому визирю.

Махмуд Гаван взял его, вернул.

— Печать, государь, моя. Но я никогда не писал махарадже Ориссы.

— Было бы странно, если бы ты сказал иначе. Тугра тоже твоя?

— Да. Но её мог поставить и мой секретарь.

Придав своему капризному лицу выражение мученика, султан сделал знак палачу и ушёл во дворец. Малик Хасан торжествующе ухмыльнулся. Несколько воинов внесли во двор помост для казни, который хранился в подвале. Махмуд Гаван, полностью сохраняя самообладание, обвёл глазами огромный двор, заполненный пирующими, заметил Малика Хасана, понимающая улыбка скользнула по его губам.

— Так вот кто виновник моей гибели. Но не радуйся, Малик Хасан. И тебя постигнет моя участь!

Он сам лёг на плаху.

Асад-хана к помосту воины привели под руки.

Первым ударом топора палача в Бахманидском султанате была окончательно уничтожена справедливость. Второй удар послужил началом гибели самого султаната. Справедливость служит противовесом интригам, и её в полной мере олицетворял лишь один человек — Махмуд Гаван. После его гибели должны были бурно проявиться ничем не сдерживаемые пороки, которые, подобно болезням, подтачивают тело государства. А казнь Асад-хана означала для царедворцев, что никто в этой стране не может быть спокоен за свою жизнь. Там же, где отсутствует защита, отсутствует и государство, ибо вместо него властвуют интриги и своеволие.

После пира Хоробрит навестил оружейника. Вараручи сказал:

— Твой друг пророк Кабир передаёт тебе пожелания счастливого возвращения. Он решил сделать Индию свободной и счастливой. На деньги из сокровищницы Малика Хасана уже куётся оружие. Помни, Афанасий, если мы победим, Индия станет другом Руси, мы никогда не забудем твоей помощи!

Благородные надежды несбыточны. Это Хоробрит уже знал. Перед его мысленным взором вдруг возникло море, корабли, плывущие на восток, люди в камзолах и шляпах, похожие на дона Диего, жадно всматривающиеся в приближающийся низкий песчаный берег за белой полосой океанского прибоя, и на загорелых хищных лицах португальцев выражение алчности.

— Прощай, друг! — сказал Хоробрит.

Рано утром на верном Орлике он покинул Бидар.

ъ пятый же Великый день възмыслилъ ся на Русь. Изыдохъ же из Бедеря града за мЂсяць до улу баграма бесерменьского. Маметь дени росолял (по вере Мухаммеда, посланника божья). А Велика дни христьаньскаго не вЂдаю, Христова въскресения, а говЂйно же ихъ говЂхъ с бесермены и розговЂвся с ними, Великый день взях в Келберху от Бедеря 20 кововъ.

А от Кельбергу поидох до Курули [186] Каллур, неподалёку от алмазных копий Райчура (см. карту). . А в Курули же родится ахик (сердолик) и ту его дЂлають, и на весь свЂтъ откудыва его розвозят. А в Курыли же алмазъниковъ триста, су лях микунЂть (оружие украшают). И ту бых 5 мЂсяць, а оттуды же поидохъ Калики (Коилконда), и ту же бозаръ велми великЂ. А оттуды поидохъ Конаберга, а от Конаберга поидохъ ших Аладину. А от ших Аладина поидох ка Аминдрие. А от КамендрЂя к Нарясу, а от Кынарясу к Сури [187] Неясно, о каких трёх перечисленных городах говорит путешественник. , а от Сури поидох к Дабили (Дабхолу), пристанище великаго моря ИндЂйскаго.