Анатолий Соловьев - Хождение за три моря

Прогремел приветствие и Кирилл, словно иерихонская труба. Отшельник молчал. Обросший длинными седыми волосами, с чёрными когтистыми руками, он был похож на зверя.

— Ай заболел? — участливо спросил Хоробрит, наклоняясь над лежанкой.

Отшельник глухо, словно из могилы, произнёс:

— В землю врастаю. Уйти не могу. Не пущает земля.

— Что ты, отче, жалобишься, — весело пробасил румяный Кирилл. — Мы за тобой приехали. К государю, чуй, свезём! Вставай прытче!

Старик перевёл на него упорный взгляд, было в нём что-то необычное, так неподвижно смотрят совы, произнёс:

— Афанасий, убери Кирилла.

— Изыди! — коротко велел тот.

Жизнерадостный богатырь обидчиво произнёс:

— Ну, ин добре. Мне по малой нужде надобно. — Грузно согнувшись, пролез в дверь, затворил её, с грохотом спустился с крыльца.

Чёрные губы старика что-то неясно шептали, взгляд его не отрывался от Хоробрита в тяжкой задумчивости, он словно не решался поведать нечто сокровенное, но и боялся оставить в себе, невысказанное давило волхва.

— Что, отче?

— Подержи меня за руку! Подержи! — вдруг с силой произнёс отшельник, заглядывая прямо в зрачки Хоробрита сверкающими глазами, повторил с непонятной настойчивостью, протягивая ему чёрную руку, напоминающую звериную лапу: — Подержи!

Рука его медленно поднималась, ища опоры. Хоробрит отшатнулся.

— Подержи! — выл отшельник. В его глухом голосе слышалась мука и мольба.

Старик тянулся к Хоробриту, напрягаясь в последнем усилии, но не гнулось тело и трещали кости. Хоробрит с детства знал, что колдуны перед смертью передают чистому душой свою колдовскую силу.

— Возьми мою силу! — молил старик и тянулся к воину. — Стань страхом! Землю беречь надо! Лес охранять! Тебе всё передаю! Возьми моё ведовство...

Хоробрит решительно взял руку отшельника, сжал. И почувствовал, как что-то тёплое переливается в него, наполняя тело необычайной лёгкостью, многократно усиливая зрение и слух. Он перевёл взгляд на пол, и тот словно разверзся перед ним, возникла чёрная пахучая плоть земли, в ней слышался шорох, шипение, потрескивание. Земля разверзалась всё шире, глубже, из нутра её стали выплывать огоньки, чёрная жирная плоть корчилась, напрягаясь. Афанасий чувствовал животворящую силу, обонял густой дух, исходивший из могучего лона. Уши наполнились стонами земли, рождающей мириады ростков новой жизни, пробивающихся наверх, к свету, чтобы превратиться в деревья, травы, цветы. Рука волхва вздрогнула и ослабла. До Афанасия донёсся тихий удаляющийся шёпот:

— Придёшь к дубу... Там под валуном родник с живой и мёртвой водой... Лес береги... он кормилец... Там... в земле... покой...

Старик потянулся, выгнулся, замер с открытыми глазами, в них уже ничего не было, лишь пустота. Волхв скончался.

И тотчас ледяной ветер распахнул двери избы, загасил пламя очага, незримые существа заметались в ней, слышалось множество шаркающих крыл. Вскрикнул зайчонок, каркнул ворон. В лесу что-то ухнуло и застонало. Завыли волки. Кто-то заслонил дверной проём и заглянул в жильё. Пахнуло смрадом заклёклой шерсти. Афанасий увидел неведомое обросшее шерстью существо, похожее одновременно на медведя и на человека, глаза странного чудовища горели желтоватым огнём, а лицо было сумрачным и опечаленным. Лесное зверьё и духи земли пришли проститься с последним волхвом. Звуки, доносившиеся отовсюду, — всё было плач и стенания.

— Он не умер, — сказал Хоробрит лешему, не решавшемуся зайти в жильё своего друга. — Он ушёл в землю. Придёт время, выйдет из неё. — И повторил: — Ушёл он.

На столешнице лежала рукопись, обрываясь на фразе: «Въ лЂто [82] Символ «Ђ» заменяет устаревшую букву «Ять». Примеч. bookdesigner’a . 6983 года...» До названного волхвом времени оставалось больше шести лет.

Зачем старик сказал, чтобы Хоробрит стал страхом? Афанасий привычно попытался наложить крестное знамение и произнести молитву, но рука и губы словно очугунели, он не смог пошевелить ими.

«Въ лЂто 6983...

Того же году обретох написание Офонаса тверитина купца, что былъ в Ындеи 4 годы, а ходил, сказывают, с Василием Папиным...

Львовская летопись».

По возвращении Хоробрит доложил князю Семёну о смерти волхва, умолчав лишь о том, что произошло с ним в избе в отсутствие Кирилла. А тот, сидя рядом, смущённо сопел, кряхтел, опуская глаза, словно чувствовал себя виноватым. Когда Хоробрит отправился домой, богатырь конфузливо сказал, что в случившемся на поляне есть и его грех.

— Какой грех? — удивился глава Тайного приказа.

— Чуй, князюшко, когда наладил меня кудесник из жилья, понудилось мне справить малую нужду, а был я в обиде. Подошёл к углу избёнки и полил на него. А жило-то волхва, видать, на святом месте стоит. Тока пырснул, слышь, зашипело вокруг. И пропала избёнка! Тут волки завыли, вороны закаркали, медведь заревел. Страсти господни! И вижу, князюшко, что стою я возле дубочка и держусь дланью за здоровенный сук. Испужался. Оглядываюсь, где я, батюшки? Ни избы, ни Степана с лошадьми, ни наших жеребцов — ничого! Перекрестился я, начал молитву творить. И Господу и Пресвятой Богородице. Простите, мол, мне сей грех тяжкий, поделом мне, окаянному! Спаси и помилуй, не буду я больше, Господи, не знал я, што сие место святое! Вдруг чую, лошади поблизости фыркают. Кинулся через кусты, смотрю: Степан в своих санях сидит, жеребцы овёс жуют, к осине привязанные. А место не то. Степан очумелый, белей снега, ажник трясётся, кричит, где мы? Куда изба пропала? Где Офонасей? Тут ветром понесло, будто стая птиц близёхонько пролетела. Лиса затявкала, филин прокричал. Давай мы со Степаном кликать Офанаса. Вдруг кусты затрещали и вывалился к нам Офанас, весь белой, страшной. И молчит. Мы к нему, что, мол, случилось, где мы? Он к Орлику подошёл, а тот от него пятится, глазо косит, храпит. Еле успокоили жеребца. Сел Офанас и говорит: ехайте за мной. Прямёхонько и вывел нас на дорогу. Я поопасился ему глаголить, што по моей вине замятия случилась. Тако зарёкся я малую нужду в божьем месте справлять.

— Ну, твой грех невелик, — возразил князь, улыбаясь в бороду. — Лишь бы у тебя всё цело осталось.

— Вроде бы цело, — стыдливо пробасил Кирилл, — да ослабел в череслах. Раньше, бывало, дубовую бадейку на ём вздымал, а ныне хоть вокруг перста наматывай. Тако испужался!

Про этот случай князь Семён рассказал государю, и тот впервые за долгое время рассмеялся. Но смерть волхва огорчила Ивана. Он был ещё молод, в таком возрасте надежды приобретаются легко, а расстаются с ними трудно. Вознамерившись узнать будущее, Иван прежде всего хотел оправдать себя перед женой, братьями, новгородцами. Смерть волхва лишила его этой возможности.

Но череда событий, одно значительнее другого, отвлекла его. Прибыл посол германского императора Фридриха фон Поппель. Через седмицу явилось посольство от Ширванского хана Фаррух-Ясара.