Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Под скамейкой ганзейских купцов явственно зажурчало — там, где сидел евнух без буквы «р» в говоре.

— А крикнуть сюда холопов с тряпкой! — развеселился Иван Васильевич. — Птица вызверилась на всех присутствующих!

Рындовый конвой тут же окружил орущего с испугу Соправителя, побелевшую Ленку-молдаванку и вытеснил их из палаты.

— Пошли, пошли! — заторопил и ганзейских послов боярин Шуйский, соскочил с позадков трона, с явным и настоящим испугом оглядываясь на огромную золотую птицу, резво ворочающую головой. — Не дай бог взлетит, всех заклюёт на хрен!

На сотне повозок, под охраной полка рейтар ганзейцы мигом привезли деньги. Клейма на брусках стояли Габсбургского торгового дома. Ганзейцы перезаняли серебро у венгров, стакнувшихся с южными германцами в захвате земель. Ну, теперь кто кого обскачет. На венгерскую кочевую жадность да на расчётливых германцев великий князь Московский и держал мысль. Денег те страны, теперь стакнувшиеся, могли дать и в пять раз больше. С тайной надеждой, что за должок обкарнают и половину земель у Руси...

Великий князь ещё кое на что рассчитывал. И ждал гонца из Литвы, где по всей стране шастали московские шпики и тиуны...

Гонец из-под Смоленска, из сельца Ярцево, что стояло на московской стороне литвинской границы, наконец прибыл. Весёлый, краснорожий, видать, выпивший.

— Ну? — спросил великий князь.

— Тверской князь три дня назад, на самой заре, хотел пересечь пограничье и рвануть в Литву!

— Не ушёл?

— Как можно, великий государь? Завернули махом! Тащится назад. Никола Кресало, псковской воевода, со своим полком показывает ему обратный путь, Данияровские татары подгоняют сзади.

— Шуйский! — заорал великий князь. — Подь сюды!

Боярин Шуйский тотчас появился в княжей горнице.

— Уехали из Казани наши купцы? — грозно спросил великий князь.

— Уехали! Как и велено тобой, великий князь, уехали две недели назад. Поди, сейчас уже через Челябу идут... Нет теперь у нас интересов в Казани. Окромя одного, зимнего.

— Понял? — дёрнул гонца за ухо Иван Третий. — Понял, о чём в выпившем виде надо болтать на торжищах возле Литвы?

— Понять-то понял, великий княже... — Гонец был Чувашии, хитрых и настырных кровей. — Да только вот на сухой язык что я болтану? Не поверят сухому языку.

Тут же взбесившийся Шуйский сообщил гонцу бранным словом кто он есть. Не глядя на ухмылку великого князя, конюший отвязал с пояса богато вышитый кошель с серебром, ополовинил его, русскую мелочь сунул в карман кафтана, а горсть серебряных арабских динариев вместе с кошлем кинул гонцу. На кошле золотом был шит личный знак боярина Шуйского.

Чувашии поймал кошель, поклонился на три стороны большим русским уставным поклоном и пошёл в дверям. Прикрывая снаружи те двери, он твёрдо сказал:

— Болтану так, что половина литвин побежит обратно к себе, а половина — под сутану папы римского!

— Брысь! — шикнул в спину гонца Шуйский. — Только заведи мне такую мельницу! Сгною!

Гонец, уже в коридоре, хохотнул.

— Сильно выпивший, — вздохнул великий князь. — Так ведь служба гонцова такая... Лучше ты, Шуйский, скажи, кто с моим послом Матвейкой Сушиным пойдёт... врать на Литве про наши каверзы? Кого решил пеньком подставить?

— Дьяк Варнаварец пойдёт...

Иван Васильевич остро глянул на Шуйского, отвернулся к иконам.

Ганзейское особое посольство, доставившие немалые деньги московскому князю, по обычаю провожал особый посол великого князя. Там, в ганзейском городе Любиче, он, Матвейка Сущин, передаст грамоту, что великий князь Иван Васильевич деньги получил сполна и роспись поставил. Злость задумки отправить вместе с посольством крепкого человека для воровского дела придумал Шуйский. Ганзейцы Литву не минуют при своём пути из Москвы. А Варнаварец, грамотный и головастый сумеет там столько худого и злого наболтать, что литвинцы заполошатся и загоношатся. Чего и надобно.

Варнаварец в Смоленске по кабакам показывал выпивающим литвинцам побои на спине и раны на руках, сам в усмерть пьяный, и орал всем, что он, дьяк Посольского приказа, прилюдно был бит конюшим Шуйским до полусмерти, а потом выгнан за границу. Чтобы великий князь, мол, его, избитого, не увидел. А он, дьяк Варнаварец, к этим московским зверям больше не вернётся.

— Пусть люди смоленские да литовские знают, — орал в пьяные слёзы Варнаварец, — что по весне сотвориться на Смоленске то же, что сотворила Москва с Великим Новгородом! Придёт на Смоленск московский поток и разграбление! И татары придут!

— Чьи татары придут? — тихо спросил Варнаварца просто одетый шляхтич, но с дорогой саблей на поясе.

— Данияровские! — плакал Варнаварец. — Крымчаки по весне пойдут ногаев бить. А великий князь Московский сюда сам поведёт полки. Возле Казани оставит только полк Данилы Щени, а на Оке, под Москвой, никого не оставит. Вся рать пойдёт на Литву... Под то нашествие Иван-князь и занимает деньги у кого ни попадя...

Шляхтич велел крикнуть захваченного поутру и тоже пьяного московского гонца. Тот будто запутался в дорогах и попал на литовскую сторону. У него нашли богато вышитый кошель с серебром и всем известной печатью боярина Шуйского.

— Этого пьянчугу знаешь? — спросил у гонца шляхтич, толкая ногой лежащего на грязном полу Варнаварца.

— Дьяк Посольского приказа Варнаварец. Великий князь на него гнев изволил наложить. Вместе с полсотней плетей. Ворует княжеские бумаги, сволочь, — хмуро и похмельно ответил гонец, отводя глаза от храпящего на полу Варнаварца. — И иноземцам продаёт. А деньги пропивает.

Шляхтич, а то был пан Заболоцкий, самый сильный у польского короля человек, поднёс кошель Шуйского к самому носу гонца:

— А про этот кошель ты что скажешь, украл? У боярина Шуйского?

Гонец вздохнул, мутно глянул на кошель, попросил:

— Чарку поднеси, пан, всё скажу. Похмельный я, голова болит...

К вечеру и Варнаварец, и московский гонец сидели в подвале смоленского замка. На них литвины уже поутру послали в Москву обычный запрос на выкуп. Трое литвинских почтовых людей у московской границы разделились. Один так и пошёл на север, на Москву, а два других свернули на реку Дон поднимать к весне казаков, понизовую вольницу — грабить московские пределы. А с Дона те особые гонцы должны были подняться на Казань и предупредить казанского хана, что по весне все Ивановы полки, да с новыми воеводами (старые по подвалам ждут казни), пойдут воевать Литву. Путь на Москву станет свободен! Прийдёт пора Москву булгачить крепко и навечно!