Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Только через месяц отошли от болезни Бусыга и Мастер живописи.

В середине греческого месяца августа посадили Бусыгу Колодина да Проню Смолянина в большой обоз. Главным распорядителем того обоза, до города Казани, Иван Третий назначил старшего книжника. Но не сказал псковским купцам, что старшим тот книжник будет до самого возвращения купцов в Москву из дальних и неведомых земель. Или до полного их невозвращения.

Провожать обоз Иван Васильевич не вышел. Велел сказать купцам, что у него собралось негаданно ганзейское посольство.

Посольство, и правда, приехало негаданно. Но оно может и подождать. Ибо сказано в преданиях глубокой старины: «Тот силен, кто не повален». А чтобы не повалили тебя, надо дубом казаться, а не ивушкой плакучей...

Утянулся обоз. Ворота схлопнулись. Тогда государь крикнул во двор:

— Шуйский! Проводил купеческий обоз? Ганзу заводи! Послов! И, слышь, Шуйский? Тот под меня трон поставь, который с птицами золочёными!

Шуйский, кинувшийся было бежать, тут же остановился, услышав про трон. Потряс руками возле головы, захохотал и побежал исполнять.

Иван Васильевич, крестясь на Николая Угодника, сам себе дал обет, и шёпотом:

— Меньше пятидесяти тысяч гривен с них не возьму! Вот те крест, Никола!

Ганзейское посольство расселось по лавке, что стояла повдоль длинной, безоконной стены. Великий князь осторожно сел на старый византийский трон с павлинами. Хитрые московские кузнецы тонкими золотыми ниточками расправили птицам огромные хвосты и крылья, и так, на ниточках, те хвосты и крылья держались. Весьма почётно всё это тронное убранство гляделось со стороны послов.

Пошто ганзейские послы приехали — вестимо. Слава богу, про измену веры дочери великого князя, а ныне супруги литвинского короля Александра, разговору не будет. Не хочет Ганза знать чужих мыслей о молении разным богам. И про полный разгром питейных заведений во Пскове и в Новгороде разговора тоже не будет. Ганзейцы сами понимают — воровали. Без ведома великого князя вели торг своими хмельными напитками, а русским у себя такой торг вести запрещали. Что и есть прямое воровство... Ганзейцы, они хитрые и пока выжидают. И ясно чего выжидают — очередного удара Москвы. Куда тот удар Москва направит после полного разграбления Великого Новгорода, хотят узнать. Хорошо, успокоим, что пока по ним бить не станем.

Иван Васильевич отмахнул послам рукой — начинать. И началось! Да не про то, что надо!

— Великий князь Московский Иван Васильевич! — произнёс ганзейский посол. — Пошто смоленского воеводу Ольгерда ты обидел?

Вот тебе на! Для Ганзы тот воевода Смоленский, как для медведя — комар. На Смоленске уже давно другой литвинский воевода сидит, а про Ольгерда и думать забыли. Но ответим, как спрошено:

— Он первый напал, аки огромный волк, на мой маленький городишко Псков.

Посольская свита зашумела: Псков превосходил вчетверо Смоленск.

— Неправду говоришь, великий княже! — возвысил голос посол.

— Иди в ганзейский город Любич, там тебе подтвердят! Ганзейские полки встали в оборонь перед Псковом, когда подлый Ольгерд нападал, они и подтвердят, что я один там, без войска обретался! И даже без шелома! В одной тюбетейке! — Великий князь в бешенстве вдруг задел крыло левого павлина.

Птица скрипнула механизмом, повернула на посла голову и ту свою голову вздёрнула! И хрипнула.

Хрипнул и посол. Со страху, видать.

— Кра-кра, — повторила хрип огромная, в рост посла, золотая птица.

Со скамейки, где сидели посольские, срочно решили помочь своему послу войти в себя. Раздался голос, теряющий букву «ры»:

— Как же ты там один был, великий княже, когда там твои татагы гезали наших литвин?

— Татары — не мои, — сурово оборвал жидовского евнуха Иван Третий. — Это я татарам служу и дань даю! Они чего похотят, то и делают!

— Так, так, — торопливо согласился посол. — Но наши доглядчики видели, что татары тебе кланялись. Это как понять?

— А так и понимай. Я для рядовых воинов великого казанского хана... дай Боже ему долго жить... я там второй человек. Хоть и данник. Почему бы им, простым воинам, да мне, великому князю, не отдать поклон? Татары — люди смирные, тихие, верующие...

— Ври, да не столько! — раздалось от посольской скамьи.

— Сейчас сюда татар крикну, — ухмыльнулся великий князь. — Сам убедишься!

— Не надо татар сюда кричать! — воспротивился тут же ганзейский посол. — Так поговорим. Безоружно.

— Кра-кра-а-а-а... — снова затянула птица павлин.

Шуйский, стоявший сзади трона, дёрнул её маленько за хвост. Птица замолчала.

— Давай тогда второй вопрос! — развеселился великий князь. — Птица, вишь, недовольство показывает подлым смоленским воеводой Ольгердом!

— На Смоленской земле упокоен твой людишка Афанаська Никитин, — начал второй вопрос посол. — Нам известно, что вёз он с собой тетрадь с записями. Та тетрадь есть наш... — тут посол запутался среди русских, татарских и польских слов.

— Есть ваш хабар, — подсказал Иван Третий. — Это добро у нас! Шуйский!

Из-за трона вышел Шуйский в ослепительно белом камзоле венецианского пошива, в красных сапогах бухарской выделки, при золотом арабском поясе, на котором висели две сабли. Ножны сабель аж сияли от разноцветного блеска дорогих каменьев. На животе пояс держала огромная позолоченная бляха с выбитой на ней восьмиконечной звездой с серебряными лучами. Светлые волосья княжьего конюшего венчала московского покроя малиновая шапка с ухарским изломом. На шапке, как герб, распластался золотой сокол, падающий клювом вниз.

Глядя на пышный наряд Шуйского, Иван Васильевич стал соображать, что недаром всё же ганзейцы пригнали послов. Точнее, послов пригнали не ганзейцы. Не по желанию своих купеческих старшин пришли на Москву ганзейские послы. А по желанию той шайки, что вертит и королём Александром, и папой римским, и половиной европейских королей. Она, видать, уже видит Москву погромленной, так спешит спасти самое богатое, что есть на Москве. И для неё, значит, для жидовского кагала, самое богатое — тетрадь тверского купчины Афанасия Никитина. Вот тебе, великий князь, верное свидетельство, что ты не зря ради похода псковских купцов в индийские пределы принародно наделал огромных долгов!

Чего там расшумелись ганзейцы, засуетились возле Шуйского? А! Ясно! Особливо задел посольских людей кинжал смоленского воеводы пана Ольгерда, косо висевший у левого плеча Шуйского. Но тут уж шуми — не шуми, а это военная добыча. И она помещена на камзоле на почётном месте — у сердца.

— Тетрадь неси, — велел великий князь.

Шуйский сделал низкий поклон и вышел из Приёмной палаты. Посольские разом затихли. Не ждали, что дорогая тетрадь так легко им достанется.