Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Книжник вёл не в княжескую горницу, а много левее её.

— Куда идём? — со сжавшимся сердцем вдруг спросил у него Бусыга. А сам, не опомнившись ещё от смрада и тусклого огня пытошной, затрясся: всё — пропало дело! Станут они с Проней великими, по гроб, должниками Московского князя. И великий князь за этот долг поставит на правёж весь город Псков. Эх!

— Пришли, — сказал младший книжник. — Здесь мастерская нашего иконописца. Мудрейший человек и рука его — рука Божия!

В мастерской расчудесно пахло тёплым льняным маслом, томлённым на огне рыбьим клеем, острым настоем трав.

Потолочного настила в мастерской не имелось, а прямо в скатах крыши, сквозь проделанные окна, заложенные слюдой, виднелось солнце. А вот самое чудо возле окна в стене — так это две медных пластины сажень на сажень размером, выгнутые, чтобы ловить солнечный свет от окна и подавать его куда требуется! Зеркала! И цена им в половину любой московской улицы али целого посада!

У Мастера льняные повязки с краткими православными молитвами держали на лбу длинные волосья.

Проня поклонился и стал осматриваться. Книжник коротко поговорил с Мастером. Тот шумнул подмастерьям, чтобы вышли на улицу и из каменной ниши вытащил плоский дубовый сундук. Поставив его на большой рисовальный стол, он поманил к себе Бусыгу:

— Папирус знаешь?

Бусыга глянул на книжника, в смущении помотал головой.

— Египетская бумага, — пояснил Мастер. — Древняя больно вещь, а оттого — слабая на прочность. — Он раскрыл широкий и низкий сундук нерусской работы и даже не арабской, осторожно убрал сверху льняную ткань, промоченную острой и едкой настойкой из трав.

Первым на стол лёг лист папируса, рисованный такими яркими красками, что Бусыга прикрыл левый глаз. На листе, будто в живее, стоял диковинный и вельми страшный зверь. Тело его покрывали толстые, тяжёлые пластины как бы из железа, но цвета серости. Глаза горели красным огнём. Рот открыт был для кусания, а во рту торчали огромные и тупые, как пеньки, белые клыки. На морде страшилища, пониже лба, торчал огромный, кривой, будто сабля, рог!

— Это сказка, — подрагивая правой ногой, сказал Бусыга. — Одного рога ни у кого не бывает. Бог дал всем по два рога. На тот случай, ежели один сломается. Возьми хоть быка...

— Помолчи уж, бычий знаток, — оборвал его княжий книжник. — Гляди далее!

Оказалось, что возле передней ноги неведомого зверя лежал маленький чёрный человек. Мёртвый. Второй такой чёрный человек доставал зверюге только до колена ноги и пытался тыкать в зверя острой пикой. Внизу рисунка виднелись три закорючки, Бусыге смутно знакомые.

— Письмо египтян. Священное для нас письмо. Написано — «Носорог, зверь Африки».

Мастер отодвинул рисунок и достал второй лист из сундука. На нём древний краскомаз изобразил такую бредовую картину, что Бусыга прыснул смешком.

— А по шее? — спросил княжий книжник.

На листе возле высокого дерева стояло уродливое животное. Если бы не его очень длинная шея, то Бусыга мог бы сказать, что это олениха. Но у того животного с длиннейшей шеей рожки имелись. Маленькие, на самом затылке. А концы рожек закручены в шарики. Шарики-то на рогах зачем? Животное с длинной шеей объедало листья с высоченного дерева. А внизу опять стояли закорючки. Мастер прочёл: «Жираф».

Бусыга сказал, едва удерживая смех:

— Я в зверя единорога верю, ибо то есть наш зверь — конь со святым рогом во лбу. А в такую шею я не верю!

— Не верь. — Мастер усмехнулся. — Не под пыткой стоишь. А потому я сейчас найду то, что надобно: того зверя, в которого придётся поверить, чтобы сотворить! — Он положил в сторону очередной лист из сундука: — Вот, гляди! Зверь зебра.

— А зачем лошадёнке полосы? — Бусыга спросил и тут же обиделся: — Ну, чего столько пытали, а? Можно было сразу показать натурального коня, только полосатого — и шабаш! Но арабы в такого коня не поверят и головы нам в Индиях снесут!

— Арабы поверят, — грубо ответил Бусыге княжий книгочей. — Они каждый день таких зверей видят. Ибо в Африке живут. И жирафов видят, и бегемотов. И зебров. И единственный выход прорваться сквозь ихние кордоны — это от великого нашего князя послать ему чудный и редкий подарок — животное зебру...

— Подарок — это хорошо! — утёрся рукавом Бусыга. — А на самом деле раскрасить молодую кобылицу полосами, так?

— Мудёр парень! — согласился Мастер. — Далеко пойдёт. И арабы его не остановят. Особливые краски для конской шерсти я составлю через день. Ищите молодую кобылку. Покрасим, дадим просохнуть. А потом будем пробовать те краски смыть. Мочой коровы, человеческой мочой, простой водой. Другого мытья арабы на границе или в гиссарлыках... ну, на своих таможнях... и не придумают.

А другим утром, как оказалось, за непонятным человеком с белой крашеной бородой приезжали татары. Чьи — не понять. Полусотня их лениво потолкалась у закрытых ворот Кремля, им вынесли все купеческие тюки и вывели двух «девиц», оказавшихся уже бабами в возрасте. За обман и на всякий случай тем бабам ночью отрезали языки.

Страж у кремлёвских ворот сказал по-русски тем татарам:

— Не расторговался ваш купец... — и ворота в Кремль захлопнулись.

В княжеской конюшне гридни вбили в землю колья, четыре штуки, завели туда молодую кобылицу, трёх месяцев отроду, привязали ей ноги к тем кольям. Она стала жалобно звать свою мать. Пришлось заводить и кобылу-мать. Мастер принёс список с египетского папируса и бадейку с жёлтой краской.

Молоденькая кобылица имела нежный, слегка коричневый цвет шерсти. Вот по той шерсти Бусыга и стал малевать полосы, сообразуясь с рисунком. Мастер присел рядом, направляя руку Бусыги.

— Тут, в краске, смотри, купец, растёртое золото. Ты уж краску-то береги, ладно? — успел ещё сказать Мастер.

Но какая сволочь надела путы большой кобыле на передние ноги, а про задние ноги забыла? Наплевала та сволочь, значит, на судьбу всей великой индийской затеи? Мать-кобылица, возмущённая, что её дочь непотребно мажут, повернулась задом к красителям и крепко лягнула их обеими задними ногами.

Бусыга получил подковой по правому плечу, Мастер — по голове. Не будь в конюшне дремлющего от скуки Шуйского, великий князь удавился бы с горя: ведь забила б кобыла за свою дочь зело нужных для Руси людей! Шуйский заметил, что кобыла отплясывает коваными копытами на валяющихся без памяти Бусыге и Мастере, заорал в голос и рубанул саблей по её шее.

— Врачей сюда! — заорал Шуйский. — Всех! — и пошёл раскатывать конюхов и кого попало русским площадным разгоном.

Тут и сам великий князь объявился. Услышал ор там, где его быть не должно. И вслед за боярином Шуйским такого укуба [67] Наказание (араб.). наобещал подручным конюхам, что те порскнули из ворот княжьего дворца, аки бегемоты, разевая рты и топоча ногами по дощатой мостовой.