Владимир Дегтярев - Янтарная сакма

Охранная сотня между тем взрезала верёвки у сына врачевателя Болата Омара Улуя. Отец подошёл к сыну, бросившему свою семью, корчащемуся на земле, и плюнул ему в лицо.

Хан Урген Тай заорал злобно на Великого Врачевателя. У Караван-баши сел голос:

— Хан говорит, что воин, который жертвует ради хана своими родственниками, даже отцом и женой, угоден хану.

— Батюшки светы! — проговорил Проня. — Спаси и помилуй от такого хана!

Воины охранной сотни вытолкали старика-врачевателя из толпы и уронили на лежащего сына... Десять дней в верёвочных путах проехать — помереть можно! Ан нет — не помер тот сын, скотина. Ещё и нашёл в руках силу, чтобы взять протянутый ханом нож и вогнать тот нож своему отцу в горло!

— Не будет нам здесь добра, — прошептал Бусыга в напряжённый затылок Бео Гурга, — чует моё сердце.

— «Кто не плавал морем — тот брезговал горем»! — зло отозвался свирепой пословицей Бео Гург на испуганный шёпот Бусыги.

Воина, зарезавшего собственного отца, люди хана с уважением подняли и повели в сторону юрт, разбросанных средь лугов.

Старец, что сопровождал русских от озера Нор Зайсан, теперь пал на колени перед ханом-племянником и стал ему толковать, что за караван он привёл, да откуда.

— Рассказывает хану про наш янтарь, — перевёл Караван-баши. — Что-то несусветное врёт.

— Нам бы дня три здесь продержаться, — невпопад отозвался Бео Гург. — А лучше бы неделю.

Старец заорал в сторону русских:

— Главный купец! Иди сюда!

Бусыга в сопровождении толмача — Караван-баши — за пять шагов от хана тоже упал на колени, да так и пополз к сапогам повелителя этой части степи. За ним зло сопел на четвереньках Караван-баши. Но хан рявкнул всего два слова, прыгнул на коня и умчался. Вместо него распорядился Старец:

— Встанете караваном здесь! — он показал на городскую площадь, на крепко сложенный из каменных плит колодец. — Вода в нём есть. Выходить за стены города нельзя! Вас будут крепко охранять. Великий хан устал, ваше прибытие его сильно взволновало, но завтра он будет готов к справедливой торговле.

Бусыга закивал, вполне довольный таким поворотом события.

— А сегодня дадите хану на ужин вон ту жерёбую кобылку! — старец показал как раз на ту кобылицу, которую Бусыга считал самой способной на рождение махонькой лошадки, ради которой затевался этот жуткий поход в неведомые земли. — Наш великий хан любит нежное мясо ещё не рождённых кобылиц.

Бусыга загорелся сердцем, зло спросил Старца:

— А ежели там, в брюхе, будет не кобылка, а махонький кобылёнок?

— Тогда зарежете следующую лошадь. Их, носящих плод, у вас целых четыре! Какая-нибудь да носит в себе кобылку...

— Не буду резать! — Бусыга в отчаянии поднялся с колен.

— А и не надо. Вон, уже идут наши мастера! — показал старец. — Они быстро управятся. Хоть с лошадью, хоть с тобой, подлая скотина! Стой на коленях! — и резко толкнул Бусыгу в загривок.

В брюхе махом зарезанной нукерами русской кобылицы и впрямь оказалась кобылка. На глазах Бусыги она вывалилась из распоротого брюха матери, осмысленно глянула на мир огромными глазами и тут же потянулась искать материны соски. А мать её уже разделывали кривыми ножами на огромные куски. Кобылочка недоумённо зашаталась, поскользнулась на окровавленной траве и упала... Кривой на один глаз ханский воин, походя, взрезал ей глотку, ухватился за задние ножки, взвалил её себе на плечи и пошёл за ворота города.

— Так они прирежут и остальных! — громко зашептал Бео Гургу взбешённый Проня. — Ещё неделя-другая, и она бы народилась! А вдруг остальные понесли жеребчиков, а? Пропал наш поход в Индию!

— Иди, вон, топись, — посоветовал Проне Бео Гург. — Колодец рядом.

Бусыга и Караван-баши в злом разговоре не участвовали. Они нашли старые корзины и теми корзинами таскали песок, посыпая им кровавые следы лошадиной резни.

Проня выругался чёрными новгородскими словесами, вытянул из-за пояса топор и стал рубить на дрова куски изломанных телег. Развёл костёр, приладил казан, кожаным ведром натаскал в казан воды. Пшена ячменного остался один мешок. Проня выгреб из туеска последнюю ложку свиного смальца, заправил его в кипящую кашу. И как идти дальше, если они вырвутся из этой тюрьмы под чужим небом?

Мимо задумчивого Прони Бусыга вдруг проволок огромный мешок. Мешок хрипел и дёргался. Бусыга скрылся с ним в саманных развалинах города Бургур. Оттуда послышался человеческий вскрик, потом стихло.

Проня выгреб из-под казана головешки, оставил одни угасающие угли. Пусть каша потомится. К нему вышел из развалин Бео Гург.

— Иди... Там закопать надо. Бусыга не справится. Иди ты.

В развалинах большого дома лежал и корчился, воняя телом и всем тем, что воняет при разрезанном брюхе, ханский воин со знаком десятского. Бусыга стоял к нему спиной и быстро рыл яму по размерам тела. Караван-баши мрачно глянул Проне в глаза и помахал своим длинным ножом, от ножа несло горелой кровью. Пытал, видать, Караван-баши своим ножом несговорчивого десятского.

— Узнали от десятского, что здесь у хана всего две сотни воинов, — сказал Проне начальник каравана. — Да ещё двести ушли за пять дней пути к востоку грабить кочевников. И что здешние люди, мергены, сильно этого хана не любят. Не горюй, Проня, раз есть здесь люди, которые не любят хана, то мы с ними запросто стакнёмся...

Поздно вечером, когда верблюды улеглись, а кони всё ещё искали хоть клочок травы, у дальнего стенного пролома что-то ярко сверкнуло. Пропало, потом три раза опять свернуло. Проня быстрым ужом скользнул от костра в сторону караванных тюков, где уже давно изготовил пищали к неожиданной стрельбе. Там, откуда сверкнуло, прошелестел шёпот.

Караван-баши встал в рост, поманил Бео Гурга. Они прошли от костра в ту сторону.

Тот, кто прятался среди руин, в руке держал бронзовое зеркало. Человек, низенький, телом плотный, а лицом ровный, не скуластый и на монгола не похожий, тихо и без суеты начал разговор с Караван-баши. Потом повернул лицо к Бео Гурту и попрощался арабским древним языком:

— На всё воля Всевышнего Бога, — и так же тихо исчез в развалинах.

Караван-баши стал искать подходящие слова:

— Это местные жители. Раньше разводили сады и растили овощи. Потом пришли монголы. За монголами пришли китайцы. Этот хан, что сожрал нашу кобылочку — и не хан вовсе... по закону. Это китайский наёмник, монгол. Ему велено согнать с этих земель здешних жителей. — Караван-баши покашлял, как часто кашлял теперь. Зимний поход вынул у него из тела много силы. — Местных жителей зовут теперь мергенами — «охотниками»... Земли у них нет, домов нет. Живут они вон, в камышах. Всё имущество у них отобрали, вот и живут мергены охотой, прячутся ото всех. Меня признали по персидской шапке, помнят ещё древнюю религию...