Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Окно было заперто, и утренняя свежесть сюда еще не проникла. В комнате стоял дурманящий дух пота, какого-то дешевого зелья и вина.

— Просыпайтесь, девушки! — громко сказал корчмарь. — Паныч десятерых заказал.

По заспанным лицам пробежали волны удивления. Там дернулась тонкая бровь, там сияла улыбка, там разомкнулись жаждущие уста и послышался утомленный вздох.

Хозяин, нехорошо подмигнув Мартину: «Выбирай», вышел из комнаты. С минуту парень стоял неподвижно, словно окаменевший, пока одной из девушек не пришло в голову приоткрыть окно. То ли скрипение старых занавесок, то ли свежий воздух повернуло его в сознание. Он вежливо поклонился и охрипшим голосом молвил:

— Если будут панянки добры, то десятерых из вас пан бургомистр просит немедленно прибыть в магистрат для встречи посланника к королю.

Между девками раздался звонкий смех и посыпались непристойные шутки, что заставило и без того зардевшегося Мартина покраснеть еще больше. Однако, собравшись с духом, он добавил:

— Еще пан бургомистр просит одеться получше…

Снова посыпались шутки, и парень почувствовал, что уже ничего больше не скажет. Он только украдкой наблюдал, как девушки, открыв шкаф, переодевались в другие наряды, совершенно при этом не стесняясь. Отвести глаза не было силы, так же как и сомкнуть вместе челюсти.

Однако достаточно быстро они были уже готовы, и одна за другой начали выходить. Все были с невыспавшимися красными глазами, кое-как наряжены, а на хрупких плечах и шеях остались следы ночных приключений. Когда десять из них вышли, лакей снова поклонился и уже двинулся было следом, но тут его остановила чья-то нежная и теплая рука. Обернувшись, он встретился со стремительным и обжигающим взглядом черных, как львовская ночь, глаз.

— Почему ты спешишь? — прошептали горячие уста, и шепот тот доносился словно издалека, преодолевая туман, который пеленал и заморачивал его.

— Я… д-должен… с ними, — выдавил из себя парень.

— Они знают, где магистрат, — послышалось сбоку.

— Не беспокойся, — сказали с другого.

— Красивый костюм, — обожгло затылок чье-то дыхание.

— Служишь у бургомистра?

— Он хорошо платит?

— А девку имеешь?

— Медку уже пробовал?

Мартин почувствовал, как несколько умелых рук шныряют под одеждой, и кошелек с остатком золота перестал обременять пояс.

И парню вдруг стало безразлично. Мир перед глазами закрутился, и сладкая безграничная пропасть протянулась под ногами.

— Таки хорошо платит…

Парень понял свою обреченность. Не сдерживаясь, он полетел на самое дно той пропасти…

Взошло солнце. И когда лучи начало щекотать ему лицо, парень, как ошпаренный, схватился. Никого из блудниц в комнате уже не было. Да, как будто все они приснились. Окно до сих пор было открыто, и где-то издалека, может быть, с Рынка, доносился шум толпы. Быстро одевшись, он выбежал из комнаты и загрохотал по лестнице вниз. Все светильники в корчме уже погасили, было так же тихо, только куда делся хозяин. Зато малое дитя, блуждая между снопами солнечного света, что проникал сюда из двух окон, шерудило веником, подметая пол. Мартин не заметил лукавой улыбки, которую оно притаило, отвернувшись в сторону. Он выбежал на улицу и опрометью помчался на Рынок.

Несмотря на довольно раннее время и на то, что вечером об этом приезде не знал даже сам бургомистр, любопытного люда там собралось много. Складывалось впечатление, что у каждого из мещан был свой курьер, что в любое время дня и ночи извещал хозяев про наинтереснейшее. Правда, не слишком точно, ибо одни уверяли, мол, приезжает сам пан король, другие — что австрийский император, но все соглашались на том, что, чтобы его увидеть, можно и не доспать.

Впрочем, на площадь выехала только одна карета без солдат и свиты. Однако какая! Она одна стоила целого королевского эскорта. Позолота покрывала даже колеса, и от того они не были запачканы, словно экипаж и не преодолел сотни верст. Золото пышной отделкой украшало сделанные из черного дерева дверцы. Резьба на них изображала картины ада и муки грешников, однако эти грешники были довольны и счастливы, словно находились на самом деле в раю. Сзади карета плавно переходила в стремительные летучие крылья, а над возницей была размещена голова, вместо глаз у которой сияли драгоценные камни такой величины, которых, видимо, не видел и самый богатый ювелир. И, наконец, чистокровные арабские скакуны были впряжены в карету и нервно били копытами по брусчатке.

Толпа затихла. Кто это? Может, и вправду король или император? Или кто-то другой, без сомнения, значительно богаче их обоих.

Дверца приоткрылась, и пышно одетый молодой пан ступил на брусчатку. Толпа загула в приветствиях, а из рук паныча в ответ посыпалось золото.

— Или я сплю? — сказал кто-то из урядников. — Взгляните-ка, кум, да это же граф Хих! Видите, какие люди в нашем братстве? Ну, теперь мы той нечисти покажем! Эх и покажем!..

Прозвучало военное приветствие цепаков, и навстречу графу выступило десять блудниц с охапками цветов в руках. Лицо гостя вдруг ожило:

— Вот так, — удовлетворенно произнес он, бесцеремонно оглядывая их со всех сторон, — лучшего я не мог и желать… Славные девоньки…

Тут граф снял свою роскошную шляпу и принялся целовать каждую, от чего толпа удивленно загомонила, а бургомистра кинуло в пот. Расцеловав последнюю, гость вернулся к мещанам и, подняв кверху руки, радостно воскликнул:

— Да здравствует Львов!

— Да здравствует наияснейший пан (его величество)!!! — ответили ему.

Из толпы выступил Себастьян и, поклонившись гостю, торжественно продекламировал:

Тот улыбнулся и сдержанно поаплодировал. Потом достал из-за пояса кошелек и под новые восторженные возгласы публики протянул его поэту. Себастьян снова поклонился и, уже когда держал награду в руках, неожиданно услышал сказанное графом полушепотом:

— Клянусь пеклом, вы меня поразили, молодой муженек. И благодарность моя была бы неполной, если бы вы получили только золото… На левом берегу Полтвы, неподалеку от старой мельницы, вы найдете бесценное сокровище.

Поэт с удивлением и любопытством взглянул на вельможу. Он попытался уловить тень шутки на его лице, но ее не было. Зато глаза Хиха, до сих пор невыразительные, вдруг стали зелеными, как у кота, а где-то в самой их глубине сверкнули два причудливые огонька.

— На вашем месте, юноша, я бы не медлил, а мчался бы, как невменяемый, чтобы только успеть разделить с любимой ложе, хоть и постелено оно на болоте из шувару (болотное растение). Скорее, пока не поздно!