Богдан Коломийчук - Людвисар. Игры вельмож

Себастьян побледнел и отпрянул от графа, как от прокаженного. Задрожав, словно в лихорадке, он отступил несколько шагов и, не в силах сдержать внезапный неясный порыв, на удивление присутствующих бросился прочь с Рынка.

Тем временем приближенный короля был приглашен в Ратушу, где его ждал роскошный завтрак и все, что намеревались с ним его разделить. К столу гости приближались, как и подобает, медленно, словно выполняли какой-то ритуал, а не зов своего голодного желудка. Вельможное панство с трудом скрывала шальное желание оставить от жирных лещей одни головы, от жареных поросят и цыплят — кучу костей, а от многочисленных пампушек, пирогов и медовиков — лишь воспоминания. Единодушно все согласились на мнение бургомистра начать трапезу без тех, кто из-за неосведомленности и довольно ранней поры опаздывал в Ратушу. Не было, в частности, королевского старосты, но и его решили не ждать. Достаточно было и присутствующих: братьев бургомистра, панов Дибовецких, Вильчков, Кампианов и остальных. Правда, присутствовал и пан епископ, но молчаливый.

За столом бургомистр осторожно подошел к сути дела:

— Пан король оказывает нам большую честь, отправляя в город доверенную особу. И такую почтенную и так быстро, — обратился он к графу.

Острый, как меч, взгляд епископа насквозь проткнул Шольца и снова уставился в стол.

— Пустое, — ответил Xиx, нетерпеливо ожидая, пока все, наконец, рассядутся.

— А как здоровье его величества?

— Прекрасно, — сказал не без иронии граф. — Ливонская кампания пошла ему только на пользу. Хотя бы потому, что теперь за его здоровье будет молиться еще один епископ.

Присутствующие наконец расселись, и гость удовлетворенно вздохнул. Впрочем, никто, кроме него, еще не коснулся еды — все устремили взгляд на епископа. А граф набросился на угощение с такой жадностью, словно, подобно Эрисихтону, утолял какой-то нечеловеческий голод. Кромсая зубами куски мяса, он, словно дикий волк, еле глотал его, не пережевывая. Общая тишина заставила Хиха остановиться и обвести взглядом физиономии, удивленный такой трактовкой столичного этикета. Слова молитвы застряли в горлах, как рыбья кость.

— Вы проголодались с дороги? — осмелился спросить бургомистр.

Швырнув огрызок своему слуге, что с глухим собачьим рычанием взялся его догрызать, граф улыбнулся и вежливо извинился за свою бесцеремонность.

— Видите ли, мои панове, — пояснил далее он, — я недавно из Ливонии, а на войне светские привычки довольно быстро забываются. Вряд ли про них вспоминаешь, обгрызая труп убитого врага…

Юмор, хоть и довольно черный, понравился львовскому панству, и все с аппетитом взялись за блюда.

Якуб Шольц, словно от нечего делать, продолжил разговор с гостем:

— И все же, пане граф… Я лишь вчера отправил к королю своего посланника, а уже сегодня вы тут…

— Не забывайте, — таинственно ответил тот, — у Короны везде свои уши и глаза…

Недвусмысленно улыбнувшись, он продолжил:

— Поэтому я тут, чтобы вершить правосудие и наказывать нечестивых.

— А у пана бургомистра неимоверное желание этому правосудию помешать, — ехидно добавил епископ.

— Вовсе нет, — пробормотал Шольц, — я только умоляю вас, граф, чтобы правосудие было милостиво… Это же просто бедная девушка. Обычная бедная девушка, сбитая с панталыку проходимцем лекарем по имени Доминик Гепнер. Именно он должен за все ответить.

— Эта «бедная девушка» — ведьма, пане граф, — спокойно заметил епископ.

Хих перестал жевать.

— Вон как?

— Умоляю вас, граф! — застонал Шольц.

Гость порывисто поднялся из-за стола. Остальные присутствующие вскочили вместе с ним.

— Отложить такое дело, — торжественно заявил он, — было бы преступлением с моей стороны. Я не могу сдержать себя, если сталкиваюсь с таким нечестивым делом, как колдовство. Все естество мое тогда клекотит и закипает, как котел со смолой, стремясь поглотить грешницу и воздать ей справедливых мук… Где она?

Якуб Шольц молчал. Силы, наконец, его покинули. Потеряв теперь всякую надежду, он сидел на скамье, опершись локтями на стол и низко склонив тяжелую голову.

— В стенах Высокого Замка, — ответил вместо него епископ, — под опекой бурграфа Сильвестра Белоскорского.

— Тогда я не медлю ни минуты, — проговорил Xиx и быстро направился из зала.

Слуга с удивительной ловкостью на ходу накинул на хозяина роскошный плащ и даже сумел пристегнуть портупею со шпагой.

Через четверть часа процессия, состоявшая из пеших и конных, отправилась через Краковские ворота Волынским шляхом мимо Онуфриевского монастыря к твердыне, которая совсем недавно была тюрьмой княжны Острожской. А именно в 1559 году, когда доминиканские стены не уберегли ее от ненавистного жениха. Теперь в могучей каменной тюрьме билось еще одно, правда, не столь знатное, но не менее нежное и испуганное девичье сердце.

Утренняя картина на дороге неподалеку от Высокого Замка ужасностью не уступала ночной. Участники процессии окаменели на месте, и только граф Хих с любопытством высунул голову из экипажа и как-то жадно сглотнул слюну.

Обгорелые листья и хворост, окропленные утренней росой, заполняли воздух едким смрадом, а обугленные трупы уже привлекли стаю голодных псов, что неистово терзала их, едва обращая при этом внимание на живых людей.

— Йезус Мария, — прошептал бургомистр, выходя из кареты, — какой же ценой…

Толпа поснимала шапки и перекрестилась.

— Разгоните собак! — скомандовал войт.

Грохнуло несколько выстрелов из напивгаков (короткое крепостное ружье) и пистолей, и псы, заскулив от сожаления и боли, оставили свой пир, наблюдая издали, как люди без всякого аппетита принюхивались к телам, словно собираясь зарыть в землю на черный день.

— Веселый выдался тут праздник, — заметил Хих, — жаль, что мы успели только на поклон актеров. Браво, панове, — тут он захлопал в ладоши, — я уверен, что вы блестяще сыграли свои роли!

Бургомистр тем временем приказал сходить на Подзамче за копателями и заказать тамошним плотникам сколотить гробы.

— И что ты про это думаешь? — как можно непринужденнее спросил у него войт.

Тот натянуто улыбнулся и попытался ответить нарочито небрежно:

— Разве у нас это редкость? Два разбойничьи отряда что-то не поделили этой ночью, вот и все.

— Этой ночью, говоришь?

— Я думаю так, потому что с обгорелого хвороста еще кое-где курится дым… Хотя… я могу и ошибаться…

— Да нет же, Якуб, ты прав. Это произошло действительно не раньше. Иначе б предместьями меня уведомили. Только…

— Что?

— Видишь вон того несчастного, которому перерезали горло, а псы еще и разодрали брюхо?