Кейт Мосс - Огненные палаты

– В том, что ты говоришь, есть рациональное зерно, Бональ. Я подумаю.

– Вы можете даже провозгласить, что ваши поиски увенчались успехом.

Видаль обдумал его слова.

– Ты предлагаешь мне, зная, что это фальшивка, выдать ее за найденную подлинную реликвию?

Бональ поклонился, и Видаль понял, что слуга заронил в его разум идею, которая, как заноза, теперь крепко там засядет и от которой весьма сложно будет избавиться.

Он подумал, не пойти ли ему в Сен-Назер и не помолиться ли о наставлении его на путь истинный. Сейчас Великий пост, и зрелище его, коленопреклоненного перед алтарем, даст утешение многочисленным послушникам и молодым священнослужителям собора. Подобный жест не может остаться незамеченным.

В конце концов Видаль все-таки решил не ходить. Он не сможет привести в порядок мысли, к тому же теперь ему не терпелось скорее уехать. Слишком много времени было потрачено на приобретение фальшивки. Теперь намеки, которые обронил Пит – про то, что он-де не позволит, чтобы плащанице был причинен вред, – обрели смысл. Он подозревал, что Пит тоже приложил руку к этой подделке.

Видаль был недоволен собой. Две недели тому назад, убаюканный убеждением, что подлинная реликвия вот-вот будет в его руках, он позволил ностальгии по их общему прошлому повлиять на его решение. Вместо того чтобы передать Пита властям с требованием задержать по обвинению в убийстве Мишеля Казе, он приказал Боналю отпустить старого товарища. Не в последнюю очередь из опасения перед тем, какие показания Пит может дать, если к нему применят допрос с пристрастием.

– Так ты говоришь, Рейдон подвизается в гугенотском доме призрения в Тулузе?

– Да, монсеньор. Рассадник ереси, хотя они утверждают, что занимаются исключительно благотворительными делами.

– Когда я стану епископом, я прикрою эту лавочку… – Он взмахнул рукой. – Но пока что мы не станем утруждать себя его поимкой.

– Но это же половина от того, что стоят эти книги, – возмутился Бернар. – Даже меньше, чем половина. За один только часослов на английском языке можно выручить больше, чем вы предлагаете мне за все сразу!

Его конкурент принялся ковырять прыщ на лице, пока из него не начала сочиться кровь. Мину предупреждала отца, что их сосед редко бывал в лавке, отчего та пришла в упадок. Мысль о том, что его сокровища, его прекрасные книги, попадут в руки столь неотесанного чурбана, приводила его в отчаяние.

Торговец пожал плечами:

– Это же вы, Жубер, пришли ко мне на поклон, а не я. Я сказал, что, возможно, я и возьму у вас пару-тройку книжонок. Только не всю эту иноземную чепуху. Мне нужны рассказы, понимаете меня? – Глазки его маслено заблестели. – Да чтобы с перчинкой!

– Я думал выручить справедливую цену, – слабо возразил Бернар.

– Месье Жубер, мы с вами деловые люди, вы и я. Вам нужны деньжата, и я готов вас выручить. Оказать вам услугу, если угодно. Так что решение за вами. Не хотите продавать – и не надо.

Торговец развернулся было, чтобы зайти обратно в лавку. Сердце у Бернара рвалось в клочья. Отдать в чужие руки бо́льшую часть того, ради чего они с Флоранс так упорно трудились – и что Мину всю эту долгую зиму так отчаянно пыталась удержать на плаву, – было предательством. Но у него не было выбора. Ему нужны были деньги, чтобы оставить Сесиль достаточную сумму на содержание Алис в его отсутствие, а также на обратную дорогу из Пивера и жизнь в горах.

– Нет, подождите, – сказал он. – Я согласен на вашу цену.

В ту же минуту появился Шарль Санчес: он трусил по улице Марше, что-то, по обыкновению, бормоча себе под нос.

– Проклятый идиот! – заорал торговец. – А ну, проваливай отсюда сейчас же! Убирайся, а не то я спущу на тебя собак!

– Он же никому ничего плохого не делает, – пробормотал Бернар.

– У облаков есть секреты, секреты, у облаков есть секреты, – затянул Шарль. Речь его становилась все быстрее и быстрее. – Ш-ш-ш, не говорите никому, это секрет! Не говорите никому!

Он добежал до конца улицы и лишь чудом не угодил под колеса кареты, на полной скорости мчавшейся вверх по улице Карье-Маж. Вздрогнув, Бернар узнал черные дверцы и золотой герб епископа Тулузского. С этой каретой у него были связаны мрачные воспоминания. В последний раз он видел ее, когда стоял перед дверью суда, в тот день, когда их с Мишелем выпустили из тюрьмы. Но что она делает в Каркасоне?

– Так что?

– Идемте в дом, месье, – сказал Бернар, презирая себя за то, что вынужден разговаривать с этим человеком. – Там мы сможем заключить нашу сделку без посторонних глаз.

Он мертв, и я торжествую.

Мой муж, самый гнусный злодей из всех, кого когда-либо носила земля, мертв. Да сгниет его тело в сырой земле. Да примет его душа вечные муки.

Похороны состоятся ровно через неделю. Я буду стоять у могилы под черной вуалью и в черном траурном платье и безутешно рыдать. Я достойно сыграю свою роль. Роль незаслуженно обиженной жены, которая тем не менее до конца оставалась послушной, верной и добродетельной. Как только я стану полновластной хозяйкой этих земель, кто подвергнет сомнению мою версию произошедшего? Кто осмелится возвысить голос, чтобы рассказать иную историю?

Несмотря на все мои старания удержать его рот на замке, в свои последние дни он стонал и вскрикивал. Ходят слухи о завещании, которое изменяет порядок наследования и владения его землями. Правда это или бред? Если правда, кто и когда сказал ему об этом? Слуги перешептываются и сплетничают об этом, несмотря на угрозу наказания. История о наследнице замка Пивер, точно дым сквозь щели в стенах, просачивается из замка в деревню.

Я обыскала все. Личные покои моего мужа, все хозяйственные постройки, каждый уголок цитадели и хоры. И ничего не нашла. Мне следовало бы на этом успокоиться, ибо, если я не могу найти завещание, какова вероятность, что его отыщет кто-то другой?

Мне необходимо обезопасить себя от возможных посягательств на мои права.

Когда гроб с телом моего мужа опустят в землю, я объявлю о том, что в моем чреве зародилась новая жизнь. Расскажу, как покорная жена сочла своим долгом облегчить предсмертные муки своего мужа и подарить ему последнее утешение, которого он так жаждал, и как плодом этого акта, продиктованного велением долга, стало это долгожданное дитя. Живот у меня уже набух, и, Бог свидетель, он слишком велик, чтобы сойти за первые месяцы беременности. Но к счастью, ребенок лежит низко, а мои зимние одежды очень плотные и тяжелые.

В сущности, это мне даже на руку. Мое состояние объяснит упомянутого моим мужем в предсмертном бреду ребенка. Пусть все считают, что он говорил не о делах дней давно минувших, но об этом нерожденном ребенке.