Галина Шестакова - Малахольная

Сания не выдержала и бросилась на нее. Хотелось разбить ей лицо. Разодрать в кровь, чтобы не смеялась больше. Убить ей хотелось. Никогда не думала, что способна на такое. Еле оттащили. Не помнила она себя тогда. А Игорь даже разнимать не бросился. Стоял и кричал, что Сания дура истеричная.

После того как сын родился и подрос немного, Вовка ее уговорил опять вместе жить. Любил он ее. Сания это только потом поняла. Разве ж мужик возьмет бабу с чужим ребенком, да еще бросившую его ради другого? Точно любил.

А сейчас он лежит в луже мочи, и все, что от него осталось, – записка «Я сам». Зачем?

– Да звони ты! – свекровь трясла Санию за плечи.

Сания послушно взяла телефон и набрала номер.

– Полиция, – устало ответили.

– Умер… – больно выговаривать это слово. – Вовка умер, – Сания посмотрела на свекровь. – Лежит в моче весь.

В трубке помолчали немного и сказали:

– Скорую надо вызывать сначала.

– Чего ее вызывать-то. Повесился он, – Сания удивилась. – Не дышит. Синий весь.

– Адрес, – сказали сухо. – Ничего не трогайте до приезда полиции.

Потом приехали три человека. Им было наплевать и на Санию, и на Вовку. Писали, спрашивали, фотографировали. А Сания все сидела с запиской, пока ее не отобрали. Сказали, в дело надо подшить. Дело-то уголовное, раз самоубился. И на завтра вызвали в двенадцатый кабинет.

Потом увезли Вовку в морг. Приказали из комнаты выйти, повозились и вынесли большой черный пакет. Сания зашла в комнату. Пусто и страшно. Весь пол в мокрых следах. То ли от снега с улицы, то ли лужу мочи растащили.

Сания вымыла всю квартиру с хлоркой, потом подъезд. Потом посуду. Потом сына.

Сын засыпал уже в ванной, стоя под душем. И все разговаривал. Голенький и смешной. Похоже, так и не понял, что папы Вовы больше нет.

Свекровь все время ходила за ней и бубнила:

– Жерножопая, уморила сыночку моего.

– Русская я, сколько тебе говорить, – вяло отбивалась Сания. – Бабка моя, да, азербайджанкой была. Все остальные русские. И я русская.

– Жерножопая падла.

Сания все делала автоматически, главное, быть занятой и не думать.

Не думать, где они теперь с сыном жить будут. С Вовкой не женаты. В квартире она не прописана. Своего жилья нет. Свекровка, как пить дать, выставит прямо завтра на улицу.

Не думать, на какие деньги Вовку хоронить. Денег нет. Перед Новым годом все получила на праздник. А Вовка, Вовка… где теперь его зарплату искать?

«Горе, какое горе», – подумала Сания. Слово-то смешное какое-то, как два камня-голыша во рту перекатывается, стукаясь друг об друга.

Горе.

Горе ломает человека. Обрушивается, накрывает тяжелым ватным одеялом, не пропуская ни радости, ни солнца. Человек мечется, задыхаясь под этой свинцовой ватой, не веря, что в жизни может быть по-другому.

Когда сын уснул, на Санию накатили все чувства разом. Она тихонечко завыла, кусая губы, чтобы не разбудить сына.

Утром побежала в контору клянчить денег. Мастер Оксана, строгая хохлушка, сказала:

– У тебя часов мало отработано, Саня. Я поговорю, конечно, но обещать не могу.

Потом посмотрела жалостливо на нее – за ночь и без того худая Сания вся заострилась, ломаные линии лица еще больше выступили, и проявилось бабкино – азербайджанское, жесткое и угловатое.

– Держись, Саня, – похлопала Оксана по руке и через полчаса уехала к директору просить за Санию. – Завтра выходи на работу, слышишь? Тебе ребенка кормить надо.

Потом Сания поехала в двенадцатый кабинет. Молоденький следователь, которому еще все интересно, смотрел на Санию изучающе.

– Ну, гражданка Соболева, рассказывайте, что случилось.

Сания покорно рассказала следователю. Все подробно. Ответила на все вопросы. Но следователь не верил, видно было. Знал про грешок Сании.

– Вы же, гражданка Соболева, не так давно освободились. И сидели по статье 115 в части 2. Два года.

– Да, гражданин начальник, – Сания сгорбилась. – Нанесение телесных повреждений с обстоятельствами. Освобождена досрочно. За хорошее поведение.

– Опять, наверное, приревновали сожителя своего? – усмехнулся следователь. – С чего бы он в петлю полез? Если, как вы говорите, все у вас хорошо было?

– Не знаю. Пришла, он висит. Я его любила, гражданин следователь.

Тут на Санию опять накатило. Придавило свинцом. Она завыла тоненько от бессилия.

– Любила я его! Любила! – она захлебывалась, комкая в руках белую в катышках акриловую шапочку. – Любила! Он же все знал про меня и замуж звал! И любил меня! И сына моего! А я, дура, все не верила ему…

– Ну, ну, Соболева! – следователь испугался, побежал к чайнику и, расплескивая воду, наполнил чашку. – Выпейте. Все утрясется. Вас же никто не обвиняет!

Сания пила, чашка била фаянсовым боком по зубам, вода выливалась на шапку и джинсы Сании.

После этого все прошло как в тумане: беганье по инстанциям, справки, договориться, решить, морг, похороны, поминки.

Свекровка не помогала, смотрела исподлобья с ненавистью и шипела «падла» и «жерножопая». Но из дома не гнала. Сания ходила на цыпочках, старалась не злить ее, лишь бы не выгнала.

После девятого дня Сания сдалась. Собрала в мятый чемодан пожитки и приготовилась уйти. Села у стола, дожидаясь сына из школы, руки на коленях – красные, натруженные. А перед глазами так и стоит записка: «Я сам». Дело следователь закрыл, сказал, не волнуйтесь, гражданка Соболева, нет состава преступления.

Сания провела рукой по облупленной клеенке. А на полу до сих пор видно пятно от мочи, чуть более светлое, чем краска вокруг. Что за жизнь такая… непутевая. Она полюбила – в тюрьму попала. Ее полюбил – умер. Только после его смерти она поняла, что всю жизнь одного Вовку и любила.

– Собралась? – в комнату вошла свекровка.

– Все одно выгонишь, – вздохнула Сания. – Ненавидишь ведь меня.

– И куда с пацаненком подашься?

Сания провела еще раз по клеенке, когда-то они покупали ее вместе с Вовкой.

– Оксана разрешила в бытовке пожить.

– Зимой? – свекровь хмыкнула. – Ну, ну… не жалко сына?

– Жалко, не жалко, жить негде, – Сания все смотрела на клеенку. Цветы поблекли, а были когда-то яркие и радостные.

– Вот чего, Сания, – свекровка первый раз назвала ее по имени, – оставайся. Вовка любил тебя. И сына твоего, – она вздохнула. – Мечтал все, что ты ему родишь. Не случилось.

Сания молчала и слушала. И плакала. Не стесняясь.

– У меня нет никого, – продолжила свекровь. – Что ж мы будем одно горе по разным углам мыкать. Расписаны, не расписаны вы были – не важно. Жили как муж с женой. Все одно семья. Вот и будем семьей жить.

Добрая я и нежная.

И мужчин люблю.

И замуж хочу.

Периодически.

Когда ноготь там сломаю при починке карбюратора своей машины или перфоратором стену пробить не получается.