Галина Шестакова - Малахольная

– Неси дрова. Инспектор едет.

Я послушно открыла сарай, перетягав все мешки с продовольствием, нашла, только то, что очень отдаленно напоминало мне дрова – три трупика чахлых березок, умерших от рахита. Мне, девушке с Урала, и в голову бы не пришло назвать эти прутики дровами. Но больше ничего не было.

Валя вырвала у меня из рук стволики, живописно расположила их перед печкой и села на корточках рядом.

– Скоро будут, – сообщила она мне и похлопала по земле рядом с собой.

Я села. Скоро, действительно, приехал пожарный инспектор. Долго ходил вокруг печки, считал мысленно прутики, проверял трубу.

– Чем топите? – строго спросил в пространство между мной и Валей.

– Дровами, – хором ответили мы.

Инспектор покивал головой, вроде как соглашаясь. Валя встала, открыла кастрюлю и набросала ему всю запланированную добавку для отличников социалистического труда. Инспектор удовлетворенно потер руки и сел за стол. Валя походила вокруг, подумала и принесла из сарая стакан. Поставила перед инспектором и села напротив, уставившись на него, не мигая, как кошка.

Инспектор крякнул, выпил жидкость из стакана, занюхал рукавом и съел всю нашу добавку. И уехал. Валя забрала тарелку, сказала:

– Шайтан, – и ушла в сарай.

Тут начался обед. Валя не появилась. И мне пришлось орудовать той самой поварешкой, которой я рассчитывала нормы выдачи еды. Когда я доскребала со дна последнюю порцию, приехал запоздавший тракторист. Я трясущимися руками наскребла с алюминиевым скрежетом со дна остатки – ровно половину – и трясущимися руками поставила перед ним. Он посмотрел на тарелку, встал, сошвырнул ее со стола:

– Зажрались, суки кухонные! – вышел с кухни, продолжая материть меня. – Жрут, жрут, скоро лопнут! А работяги – голодай!

Я села и заплакала. Я всегда ела последняя и без добавки. А сегодня еще и не завтракала. И вся одежда, в которой я приехала из дома, на мне давно держится только за счет поясков-веревочек.

Дядя Вася, самый старший тракторист, похлопал меня по плечу и отдал свой чай:

– Не плачь, милая, не со зла он.

– Меня никто не материл! – рыдала я во весь голос. – Никто! Я и слов таких не знаю! Я же всегда последняя ем, что осталось! Се-се-сегодня инспектор был! – завыла я.

Вместо того чтобы продолжать жалеть меня, все мужики заржали. Слезы высохли, я встала, гордая и неприступная, как Зоя Космодемьянская. Правда, так я себя и чувствовала в тот момент. Я маленькая и слабая, морда вся в разводах от соляры, есть хочу до обморока, а они сытые, сильные и ржут. Фашисты.

Дядя Вася, утирая слезы, силком усадил меня за стол, пододвинул чай, мужики хлеба дали, сколько осталось.

– Ешь, милая, ешь! – а сам трясется и ржет. Слезы вытирает, размазывая пыль по лицу. – Как слов-то не знаешь? – и опять ржет, трясется. – А Валя! Валя-то только матом с тобой и разговаривает! – стучит ладонью по столу дядя Вася, не в силах справиться со смехом, стакан мой с чаем подпрыгивает и опрокидывается на хлипких досках. Хлеб вымок в чае и расползся в серую кашу.

Я подбираю осклизлые остатки мокрого хлеба, запихиваю за щеку:

– Нет! – возмущаюсь. – Это она по-своему, по-казахски говорит. Я бы поняла, что она матерится. Я бы сказала, чтобы она не материлась!

До возвращения домой мужики, заходя в столовую, кричали Вале:

– Валя, не матерись!

Валя говорит «шайтан» и продолжает говорить о своем на своем.

Перед отъездом нам привезли дополнительную воду. Председатель райкома, критически обозрев меня, сказал всем нам хорошенько отмыться. Нас будут встречать корреспонденты у поезда, брать у нас интервью и фотографировать. Он объяснил нам, что мы передовики, что наши достижения гремят по всему району, и продолжал скептически смотреть на меня.

Мальчики скинулись для девочек по дополнительной кружке воды, и мы смогли вымыть волосы и постирать белье. Я впервые вымыла волосы.

Когда мы вышли из-за занавески за сараем, которая изображала баню, мужики уставились на меня.

– Да ты красавица, кухарка! И волосы светлые, и лицо, оказывается, белое! А мы-то думали, ты как Валя, черная.

Дома мама, посмотрев на мое выстиранное белье, молча сложила его в пакетик и вынесла на помойку.

После института меня отправили работать агрономом в деревню. На меня засматривались все деревенские мужики. А я смотрела только на Сергея. Красавец. Через год мы поженились. Оказалось, что быть мужем агрономши – хорошо. А любить ее не обязательно. Но я об этом узнала только после второго ребенка. Агроном в колхозе – это уважаемый человек. Городская фря, и вообще, всем утереть нос.

Но для городской поблажек в ведении домашнего хозяйства нет. А претензии, что городская, должна в туфлях на каблуках по пашне порхать – есть. Потом он стал изменять. А через десять лет просто ушел и не вернулся. В соседнюю деревню. К деревенской. Молодой. У которой после коровника, огорода, дров остаются силы на исполнение долга. С энтузиазмом.

Это только у Мухиной рабочий и колхозница стоят в едином радостном порыве. А на самом деле для нас даже журналы разные выпускают – «Крестьянка» и «Работница». Я из принципа «Крестьянку» не выписывала. Хотя ненавидела рецепты «Работницы» всей душой.

Сегодня утром включила телевизор перед работой, пока пью кофе, чтобы пожужжал чего-нибудь непритязательное. И завелась. Сидит там курица и учит готовить. Положите 15 грамм того и 275 грамм этого! Ненавижу такие рецепты. Скажите на милость, где на кухне можно измерить того и этого? Нет, конечно, есть всякие сравнительные таблицы, вырезанные мной из женских журналов и наклеенные в неврастеническом порыве исправить этот мир с помощью уравновешенной точности на внутреннюю часть дверцы моего кухонного шкафа. Но со временем они желтеют, покрываются пятнами. И обдираются мной же в порыве исправить этот чертов мир с помощью чистоты. В конце концов, можно купить электронные весы, но кто будет пользоваться ими в этой вечной запаре?

Ни тот ни другой метод исправления мира не работает. В этом я убеждаюсь каждый раз, когда со скрежетом выдираю эти меры того и этого в граммах и стаканах с дверцы шкафа. Или, наоборот, чуть высунув язык от усердия, приклеиваю их скотчем на дверцу. Уже в этот самый миг я понимаю, что проиграла. Проиграла битву с этим чертовым миром за чистоту, упорядоченность и простоту.

«Как ты похожа на свою бабку», – все время твердит мне мать, особенно когда не в духе. Не любит она свекровку, не любит. А все потому, что когда сын привез ее после армии знакомить с матерью, как уже молодую жену, она решила удивить деревенскую женщину. И накупила ей в подарок для стряпни весы для измерения всяких грамм и миллиграмм, всякие блестящие ковшички для отмерки муки, соды и прочих сыпучих продуктов. А также большую с цветными картинками книгу о здоровой и правильной пище. Где все рецепты были, как любит мама, с четким указанием, сколько нужно вешать граммов.