Галина Шестакова - Малахольная

Это было такое тихое счастье. Но была ли это любовь, как у Кармен, Олька не знала. Петр был красивый. И ухаживал красиво. Изредка привозил из города всякие женские мелочи в подарок. И помаду. Нравилось ему, когда у девушки губы яркие. Они шли по пыльной дороге, целовались и держались за руки. Она все ждала, когда Петр познакомит ее с матерью.

Точнее, Ольга хорошо знала его мать, она тоже работала дояркой, и практику Ольга проходила у нее в бригаде. Но официальное знакомство с матерью, переводило отношения Ольги и Петра совсем в другой статус. Но это все никак не случалось, а разговаривать Ольга стеснялась.

Мать, видя страдания Ольги, собралась уже, было сама поговорить с будущей сватьей о молодых. Но Ольга перед решающим разговором вернулась домой в слезах. Ничего не объясняла и строго запретила матери какие бы то ни было разговоры с матерью Петра.

И только после смерти отца, на тихой године, когда они с матерью первый раз вдвоем выпили водки, Ольга созналась. Что решилась поговорить с Петром о свадьбе, что годы, мол, идут, и деток пора. Но Петр усмехнулся на такие разговоры, и сказал:

– Дашь прямо сейчас, поговорим о свадьбе.

Ольга не ожидала, растерялась. Прислушиваясь к себе, пыталась понять, такая ли это любовь? Что можно дать до свадьбы?

Пока она решала для себя этот вопрос, Петр толкнул ее в кусты и взял силой. Довольно улыбаясь, он застегнул ширинку и потрепал Ольгу по плечу:

– Ну вот, Кармееен и ты отведала любви, – развернулся и пошел не оглядываясь.

Ольга после этих воспоминаний со злости пнула коробку из-под тушенки и размазала слезы. Захотелось нестерпимо выпить – от своей никчемности и сиротства. Коробка развалилась, и из нее выпали письма. Старые письма. Прочитав на конверте получателя, Ольга поняла, что это письма предназначались Ольгиной тетке, сестре матери.

До темноты Ольга сидела на пыльном чердаке, не замечая земли в тапках, и читала. Когда стало совсем темно, Ольга стащила трухлявую коробку с письмами вниз и читала всю ночь. Это были письма о любви. О такой любви, о какой мечтала Ольга, и уже думала, что ее не бывает. Письма были аккуратно разложены и перевязаны веревочками. Тетка сохранила все письма, и пронесла их через всю войну. В последней пачке, в самом конце, было письмо, написанное чужим почерком. Открывая его, Ольга уже поняла, о чем оно. Он погиб, тетке написал однополчанин.

На рассвете Ольга дочитала последнее письмо, сложила их обратно в коробку из-под тушенки и вынесла во двор. Облила коробку керосином и подожгла. А потом – впервые в жизни – напилась. Она сидела во дворе, перед полыхающей коробкой с письмами, на бревне, и пила из горла водку. Не закусывая. Потом, пошатываясь, зашла в избу, упала в кровать и перестала быть ударником социалистического труда.

С прошлой пенсии Кармееен купила себе веселого ситчику. И пошила платье ко дню рождения на старенькой ручной машинке. Потом вручную обработала швы, как учила мама. Прикупила в сельпо бутылку водки и поставила в холодник. Холодильника у нее не было, точнее, был, но давно сломался, а починить не кому. Да и хранить там особо нечего. Много ли надо одной? Там хранилась крупа, спрятанная от мышей.

На день рождения обещался прийти Колька. Трезвый Колька был добрый, он стеснительно улыбался, стараясь не показывать беззубого рта. И помогал Кармен по хозяйству. И если еще не успел пропить пенсию, приносил мятные пряники из сельпо. Они пили чай из мяты с мятными же пряниками и стеснялись друг друга. Но к вечеру напивались и забывали о глупостях.

По случаю дня рождения Колька пришел в галстуке старинного фасона – широком, с дикой расцветкой, годов из 70-х. Принес бутылку вина и гордо поставил ее на стол. Кармен засуетилась, настрогала огурчиков, кинула пучок зеленого лука и села в ожидании, чинно сложив черные от огорода, с обломанными ногтями руки на колени. На веселом ситчике, руки смотрелись еще страшнее. Кармен застеснялась и засунула их под себя.

– Ну, именинница, – Колька неловко присел рядом, – вздрогнем за ради праздничка? – улыбнулся, пряча свой единственный зуб, и подал Кармен грязноватый стакан с дешевым вином.

Они чокнулись и выпили. Помолчали. Допили.

– Ты красивая, – вздохнул Колька, уже затуманено глядя на Кармен. – Платье вон новое пошила.

Кармен заулыбалась и неожиданно предложила:

– Пойдем, погуляем?

Они, стесняясь, вышли из дома и пошли, без цели, по пыльной дороге, когда-то бывшей Сибирским трактом. Деревня вытянулась вдоль дороги, глядя на пыль подслеповатыми окнами старых изб, некоторые из которых еще помнили каторжан, бредущих в Сибирь. В деревне мало новых домов, только у дачников, но они строились ближе к лесу, не желая глотать дорожную пыль. Из окон изб на них выглядывали любопытные старухи, поджимали губы, жевали беззубыми ртами, осуждали странную, вот опять новый ухажер, простихоспидя, это ж Кармееен, а не баба!

Кармен знала об этих пересудах, да и привыкла к ним, что делать, судьба такая. Она взяла Кольку под руку и доверчиво прижалась к нему. Он разволновался, сглотнул и посмотрел на Ольгу:

– Ты, вот чего, Кар… Оля, постой тут я сейчас! – он осторожно снял ее руку и побежал в кусты.

Кармен стояла посредине пыльной дороги и чувствовала себя непонятно. Ей хотелось плакать. И улыбаться. Она теребила поясок из веселого ситчика и думала.

– Эй, красотка! – из-за поворота выехал на чудовищно тарахтящем мотоблоке Петр, поднимая за собой тучу пыли. Резко затормозил и подмигнул Кармен. – Чего вырядилась?

Петька, уже давно перестал быть Петром, кто ж будет так уважительно называть спившегося механика. Он щипнул Кармен за худую ягодицу.

Она отстранилась, но улыбнулась ему по-доброму:

– День рождения у меня, Петя.

– Ха, а у меня желание выпить! – Петька осклабился, перегнулся и вытащил из кузова мотоблока чекушку. – Надо отметить!

– Я не одна, – с достоинством сказала Кармен.

– Да, ладно, – барским жестом Петька откинул полог с кузова, – у меня еще есть.

– Оля! – из кустов вылез Колька, прижимая что-то к впалой груди. – Это тебе.

Он, слегка краснея, протянул Кармен чахлый букетик из сурепки. Мелконькие желтые цветочки, были почти в тон к платью из веселого ситчика. Она взяла, прижала букетик и заплакала.

– Будя, Кармен, сырость разводить! – хмыкнул Петька. – Грузитесь чё ли в кузов, поехали на реку – скупнемся и выпьем, по-человечески. А то гуляете за ручку как малохольные!

Они уселись в кузов, болтая ногами над пыльной дорогой, и поехали на реку. Пили водку без закуси и купались. Мужики, прикрывая хозяйство рукой, прыгали солдатиком в воду, а Кармен, гордо ступая по камням, немного стесняясь старого застиранного белья, заходила осторожно, окунаясь, ахала, и смеялась, прикрывая рот ладонью.