Галина Шестакова - Малахольная

Все это витало в воздухе, трагизм и перемены судеб. Когда жизнь человека менялась просто одним щелчком. Но все это пока еще шло мимо Верочки.

У неё все было просто и предсказуемо. После праздников, Коленька, наверняка уже решиться сделать предложение. Она, чтобы подтолкнуть его к этому шагу, изучила некоторые уловки, безобидные, но действенные, как заверила её более опытная подруга. Верочка особенно спрашивала, действительно ли уловки безобидны, она хотела не принуждения к браку, а лишь единения сердец и свободной воли каждого.

Они обвенчаются к весне, после поста. Обвенчаются и будут жить. Николай и Вера Побединские. Друзья будут говорить про них "а поедемте сегодня к Побединским, они принимают". Коленька доучиться, и будет ходить на службу.

Дальнейшее Вера представить не могла. Особенно её смущала часть семейной жизни, относящаяся к появлению детей и самим детям. С ними надо будет что-то делать. Водиться, воспитывать и учить. На этом в воображении возникала маменька, только со сморщившимся лицом самой Верочки, и начинала её учить, как быть с младенцами без прислуги. И взгляд у Верочки тут же становился трагическим и понимающим, но лицо было морщинистое. Но кто же полюбит такое уродище? Верочка мотала головой, отгоняя страшное.

Коленька, поддерживая Веру под руку и наклоняясь к ней, рассказывал пресмешной случай, который случился в университете.

Он видел розовую от мороза маленькую и трогательную мочку Верочкиного ушка. Мочка была беззащитная и дырочкой, сережки давно проданы, понял Коля. Проданы сережки, конечно, на рынке, спекулянтам, и давно уже проедены. Русый локон выбился из-под потертой беличьей шапочки. И вся эта картина вызывала у Коленьки щекотание в носу и нежность. Он поклялся, глядя на розовое ушко Верочки, что непременно в подарок на свадьбу достанет красивые сережки для Веры, и ни за что не позволит сменять их на еду. Он будет служить, как закончит университет. Инженеры нужны всегда – и при новой власти, и при старой. Коленька вздохнул, подумав о новой власти, с ее лозунгами и обещаниями расстрелять всех их, студентов и гимназистов, не важно, на кого они учатся, на инженеров, докторов или учителей, и продолжил:

– Представители новой власти, – он снисходительно хмыкнул, и облачко пара, вырвавшись изо рта, на секунду скрыло розовую мочку Верочки.

Где-то внизу живота все сжалось от любви и нежности.

– Собрали нас, представь, и профессоров и студентов. Выбрали, как нарочно, самую большую и холодную аудиторию. И представитель, – Коленька поморщился, вспомнив грязные портянки, торчащие из господских, бывших, как говорят эти представители, ботинок. Он отогнал это видение, чтобы не думать о том, с кого сняты эти ботинки, и жив ли этот бывший, – представитель этот, с совершенно дурацкой фамилией то ли Дураков, то ли Дуралеев, нет, не помню! Представь, по слогам читал нам приказ! Нам! Словно мы не смышленые дети и букв не разумеем!

– Что ждать от этой власти! – Верочка дернула плечиком, – коли они даже начатую при старой власти канализацию достроить не могут! Живем в грязи, как темные века! Канализация важней для города всех этих лозунгов и приказов!

– Без инженеров, Верочка, все равно не обойтись! – сказал Коленька. – А приказ, как обычно, всех и за все расстрелять.

– За что ж на этот раз? – улыбнулась Вера, быстро и смело взглянув в глаза Коленьке, как учила подруга, потом, будто опомнившись, опустила длинные ресницы и засмущалась.

– На этот раз? – реакция Коленьки была как по нотам.

Он сбился с мысли и покраснел.

– Расстрелять? – помогла ему Верочка и решила проверить еще один трюк.

Такой же быстрый взгляд, в самые зрачки, в глубину, в душу посмотреть, опять опустить ресницы, словно испугавшись своей смелости, улыбнуться, извиняясь, и прикоснуться случайно к открытой коже. Но прикасаться было не к чему, открытой кожи на морозе только лицо, остальное все упрятано в пальто и грубые рукавицы. Но Верочка, рассмеявшись глупости этих советов, просто смахнула снежинки с воротника Коленьки.

Коля разволновался, снял свои грубые варежки и поймал Верочкину руку, прижал к себе и жарко зашептал:

– Верочка, я понимаю, все не так, – он постарался отогнать видение локона и ушка, – все не так должно происходить. Но Верочка, окажешь ли ты мне честь…

Вера заворожено смотрела на заикающегося Коленьку, и про себя шептала "ну, ну же!". Вот сейчас, сейчас сбудется то, о чем мечталось! И она от волнения, не замечая, сильно сжимала руку Коленьки.

– Ага, голубы!

Признание Коленьки перебил грубый прокуренный голос. Из-за поворота вышло трое красноармейцев.

– Милуются, – презрительно посмотрел на Коленьку один, видимо старший, и сплюнул себе под ноги желтую табачную слюну.

– Дурнев! – вспомнил, наконец, Коленька дурацкую фамилию.

Красноармеец дернулся и внимательно посмотрел на Колю.

– Вспомнил фамилию вашу! – улыбнулся Коленька. – Вы приходили давеча к нам в университет.

– Университет, – повторил эхом красноармеец, цыкнул слюной в дырку от переднего зуба, и снова плюнул уже под ноги Верочке. – Студент значит, – прищурился Дурнев. – Утром только я этим контрам объяснял, что будет за нарушение военного положения, – он обвел тяжелым взглядом своих товарищей.

Один, совсем молоденький красноармеец, «видимо тоже, давешний, с разбитой скулой» – подумал Коленька, отвел взгляд. А второй, чувствуя, что назревает веселье, улыбнулся выжидающе.

– Вы, Дурнев, – начал Коленька, чувствуя, как сохнет во рту от волнения, и колени начинают подгибаться под тяжелым взглядом красноармейца, – обижаете таким своим поведением барышню. Не хорошо плевать людям под ноги.

Вера, не переставая сжимать руку Коленьки, стала шептать ему:

– Молчи, молчи, ради Бога!

– Правильно, говорит, молчи, контра! – Дурнев снова сплюнул, попав Верочке на юбку.

Коля выпустил руки Верочки, и развернулся лицом к Дурневу.

– Вы, Дурнев, представляете сейчас власть в нашем городе, – изо всех сил старался говорить Коленька спокойно, – а ведете себя недостойно. Извольте принести даме извинения!

Верочка схватила Колю за холодную руку и стала тянуть. «Бежать, надо бежать» – крутилось у нее в голове, – «как можно дальше от этих страшных людей».

Дурнев нехорошо улыбнулся, расстегнул кобуру и положил руку на рукоять нагана.

Коля, понимая, что он обречен уже на этот самый расстрел всех и за все, сжал кулаки и продолжил:

– Дурнев, я настаиваю, что бы вы, – понимая, как бесит он этим «вы» Дурнева, повторил еще раз, – ВЫ принесли извинения даме.

Дурнев не отвечая, подошел вплотную к Коленьке, и дыша перегаром ему в лицо, вынул наган и, не отрывая взгляда от глаз Коленьки, выстрелил ему в грудь. Он, не мигая, продолжал смотреть в глаза Коле, и в тот момент, когда Коленька почувствовал, как Дурнев ткнул его наганом в грудь, и в глазах Коли колыхнулся страх, и как он загнал этот страх внутрь, Коля тоже сузил глаза и стал зло и вызывающе смотреть на Дурнева. Дурнев с интересом наблюдал за Колей, и когда пуля, разрывая пальто, кожу и мышцы, и когда в глазах Коли появилось удивление и обида маленького ребенка, что его так подло обманули, и жизнь, которая только началась, уже рвется на части. Смотрел, когда он падал, уже в изнеможении от боли, закрыв глаза.