Галина Шестакова - Малахольная

– Почему? – спросила Вера Соломоновна. – Тише, девочки, – сказала она разволновавшимся девчонкам.

– Старорежимные стихи, – Петька смотрел на Веру Соломоновну исподлобья. – У него лучше есть – «Ваше слово, товарищ маузер»! – Петька с большим выражением прокричал строчку.

– Знаешь, Петя, это, конечно, очень хорошее стихотворение. Я его люблю. Только читаешь ты его неправильно.

– Почему это? – рассердился Петька. – Не про любовь ведь, чтоб мямлить!

– Ты его кричишь. Если прочесть негромко, оно будет наполнено силой. Послушай:

– Вот! – восторженно вскрикнул Петька. – Вот это стихи! Понимаете! Левой! Левой! – он для убедительности потряс кулаком. – Левой! Только вот непонятно про стальную лееву, – уже тихо закончил он.

– Молодец, Петя, – улыбнулась Вера Соломоновна, – не побоялся спросить. Знаешь, Маяковский часто изобретал новые слова. И слово «леевой», это творительный падеж от «леева», – не упустила случая напомнить правила русского языка Вера Соломоновна, – это переиначенное слово «лить». – Она внимательно посмотрела на класс. – Стальная леева – это пули и снаряды, которые интервенты обрушили на молодую Советскую республику. Они пытались залить пожар революции – сталью.

– Не тут-то было! – воскликнул Петька еще под впечатлением от стиха.

Вера Соломоновна улыбнулась.

– Но сегодня, Петя, я вам расскажу о любви. Послушайте это стихотворение Маяковского:

Читая тихо, почти шепотом, Вера Соломоновна смотрела в окно, словно там было что-то очень интересное. Но Петька даже привставать не стал – пусто во дворе, не перемена.

– Тоже мне подарок! – хмыкнул с последней парты Злобин.

Петька зло посмотрел на Злобина. В морду бы ему дать. Любовь, конечно, это все глупости, но видно же, переживает человек!

– Да! – не рассердилась почему-то Вера Соломоновна. – Подарок, – она покачала головой и вздохнула, снова посмотрев в окно.

Да что же там такого интересного она нашла? Петька привстал и выглянул во двор. Пусто. Странные эти взрослые.

– Когда я приехала в Москву, – тихо сказала Вера Соломоновна, – в 1920 году две морковинки и вправду были лучшим подарком.

– Почему? – пискнула Варька. – Вы голодали? – Она испуганно посмотрела на Веру Соломоновну.

– Все голодали, Варя. Очень трудно жилось тогда. Страна боролась с врагами. Не было дров, лекарств. Почти у всех были вши, – Вера Соломоновна грустно улыбнулась. – Я помню, мы с подругами жили в общежитии университета и выгребали вшей горстями из своих шуб. И все время хотелось есть…

– Ужас! – пискнула Варька и завороженно посмотрела на Веру Соломоновну.

Петька попытался представить Веру Соломоновну молодой студенткой, но у него не получилось. Она стояла перед ним в лохматой шубе, с которой сыпались на пол вши, но лицо было сейчашное, взрослое, улыбаясь самой счастливой улыбкой, прижимала к себе охапку дров и фунтик из газеты, откуда торчали морковные хвостики.

Петька потряс головой.

– Но это не страшно, Варя! – ласково улыбнулась Вера Соломоновна. – Мы радовалась, что, наконец, страна стала свободной! И мечтали, как мы будем хорошо жить. Как сейчас.

– Что, и Маяковский голодовал? – недоверчиво спросил Злобин.

– Да, – Вера Соломоновна покачала головой. – Он же рабоче-крестьянский поэт! Он жил, как и весь народ. Работал на благо страны. Учил рабфаковцев. И часто выступал. Знаете, – Вера Соломоновна посмотрела на притихших ребят, – я была на одном выступлении Маяковского, в Политехническом музее!

– Какой он? – пискнули в один голос девчонки.

– Он… – Вера Соломоновна задумалась, – он… громадина! Я многих слышала поэтов, но Маяковский – это поэт-гора! Все слушали его затаив дыхание! Он никогда не кричал свои стихи, как Петя сегодня. Он читал тихо, но сколько было силы и огня в его словах!

Вера Соломоновна весь урок рассказывала, как она слушала Маяковского. Как его старались освистать и унизить. Люди с трудом принимают новое.

Петька подумал, что, пожалуй, не все стихи плохие. И поэты тоже не все бездельники.

Петька третьи сутки не спал. И едва передвигал ноги. Честно говоря, он нормально не спал с 41-го. Сразу после выпускного, отвальсировав на главной площади Перми и в ужасе замерев на рассвете перед черной тарелкой радио, все мальчишки, не заходя домой, явились добровольцами на призывной пункт. Даже Злобин.

Их отправили в учебки, а потом сразу на фронт.

Девочки тоже воевали. Кто медсестрами, кто связистами.

От Вари приходили редкие письма. Она моталась в военно-санитарном поезде, и письма приходили нерегулярно. Непрочитанное письмо в кармане гимнастерки прожигало Петькину грудь, только нетерпение держало его на ногах в этом марш-броске. Их перебросили под Ленинград. Петька мерно шагал и, чтобы не проваливаться в сон, прямо на ходу твердил: «России не быть под Антантой! Левой! Левой! Левой!» Иногда, правда, он все же проваливался в сон, и забывал какое-нибудь слово из строчки, и не мог вспомнить следующее. Тогда начинал снова.

«Левой» – выдох, и дыхание сбивается от морозного воздуха.

«Левой» – выдох, письмо Вари пылает на груди.

«Левой» – выдох, главное, она жива.

Главное – дойти и выбить, наконец, фашистов из-под Ленинграда.

«Левой» – выдох, без передышки часть попадает на передовую.

«Левой» – выдох, снаряд разорвался рядом.

«Левой»…

Петька открыл глаза. Белый потолок. Оконные стекла, крест-накрест заклеенные белыми бумажными лентами. Голубое небо. Живой.

То, что он живой, подтверждала совершенно невыносимая боль в груди. Дышать получалось легкими, неглубокими вздохами. Петька чуть приподнял голову, чтобы посмотреть, что с ним. Простыня натянута до подбородка. Попробовал пошевелить руками и ногами. С трудом, но удалось. Не калека!

Когда его отправили на фронт, Петька решил, что, если он станет калекой, то не вернется в родной город. И Варе не скажет. Пусть думает, что он геройски погиб. Он не будет ломать Варе жизнь. Она, конечно, не бросит, не такая его Варя. Но он не вправе заставлять ее жить с калекой. В Петькином доме жил красноармеец, лишившийся обеих ног на войне. Тетя Маня, его жена, не бросила убогого, но разве это жизнь? И Варя не бросит…