Рувим Фраерман - Золотой Василёк

Узнав все новости, Надя идет в столовую. В полутемном длинном коридоре вдоль стен на корточках пристроились курсистки. Это очередь на самые дешевые обеды.

Разменная будка-касса уже открыта. В столовую с крупными деньгами не пускают: все должно быть оплачено без сдачи, чтобы не терять времени на расчеты. Редко кто здесь тратит гривенник. Большинство расходует две-три копейки. Даже грошик необходим — вареная картошка стоит полкопейки. Хлеб черный можно есть сколько хочешь, бесплатно.

Надя еще ни разу в своей жизни не была ни в одном кафе, ни в столовой. А интересно сесть за стол и выпить совершенно самостоятельно хотя бы просто стакан кипятку. Конфетка у Нади своя и завтрак тоже есть. Кипяток дается бесплатно.

И хотя Надя совершенно сыта — ведь тетя готовит дешево, вкусно и сытно, — однако все-таки подходит к титану и наливает себе стакан кипятку. Здесь это никого не смущает. Напротив, уважают тех, кто ест скромно. А желающие тратить больше пусть идут в домашнюю столовую.

Постоянное дежурное блюдо: щи мясные и мясная котлета с гречневой кашей. Все это с хлебом стоит семь копеек. Можно взять только щи или только кашу. Это будет стоить две копейки. Конечно, в буфете красуются и вазы с пирожными и дорогие конфеты. Но это — для коммерции.

Столовая устроена кассой взаимопомощи. Порции выдают дежурные курсистки. Каждый сам берет себе прибор и возвращает тарелки в люк, откуда уже посуду принимают судомойки.

После лекций Надя в два часа обедает дома. В пять часов — семинар по языку.

В небольшой комнате уютно. Она напоминает класс. У доски хлопочет с мелом в руках кругленький розовощекий профессор. У него маленькие сердитые глаза с лохматыми свисающими седыми бровями. Это не мешает профессору быть влюбленным, как и в далекой молодости, в свой предмет.

Профессор тщательно протирает доску, и без того чистую, мокрой гуттаперчевой губкой и что-то рисует.

— Милостивые государыни! — обращается он к слушательницам. — Прошу вас выбросить из головы дребедень, которую вам преподносили в гимназиях, и освободить себя, чтобы заниматься наукой о языке. Ведь никому в голову не приходит, чтобы в школе на уроках арифметики учили, что дважды два, скажем, четыре с половиной. Хотя Потугин [10] Один из героев романа И. С. Тургенева «Дым» и уверял, что иные чудаки еще и русскую науку придумали: у нас, мол, дважды два тоже четыре, да выходит оно как-то бойчее... Чего не бывает на свете! Недавно в путеводителе я прочитал, что ангел на Александровской колонне сделан в натуральную величину!

Профессор начертил длинную косую палочку и слева прицепил к ней крошечный кружочек. Так писалась на Руси до скорописи буква «а». Профессор отошел немного от доски, полюбовался буквой, опять подошел, мизинцем подправил кружочек, который он ласково называл «пупочкой», и объяснил,что монахи-переписчики для быстроты и удобства письма эту «пупочку» передвигали все ниже и ниже и в скорописи буква «а» наконец приобрела начертание, которое теперь всем известно.

Надя с жадностью слушала профессора. Восхищение своей наукой лучилось из его маленьких глаз, чувствовалось в бережных движениях рук, проникало в голос и невольно передавалось курсисткам. «Кто это сказал, что языкознание скучный предмет?»

В семь часов вечера Надя дома. Тетя после ужина привернула лампу: керосину много выгорает.

— Нечего глаза-то портить. Скоро спать ложиться! — заявила тетя.

Надя не спорила. Она знала — тетя позже снова зажжет лампу. И прилегла на кушетку.

Через час тетя громко и ворчливо, как всегда, сказала:

— Ну что же это! Баклуши бить приехала! Мать-то, поди, дома трудится не покладая рук. Вставай!

Надя быстро вскочила. На столе — чашка горячего чаю, и тетя в шведке уже успела испечь рассыпчатый пирог со свежими яблоками.

Надя съела большой кусок. Тете показалось — мало. Она была недовольна.

— Чего же ты не ешь?! Или невкусно? — Она отломила себе крошечную корочку. — Нет, вкусно.

И почему это она не ест? Другого повода для своей воркотни тетя еще не придумала. Она сосредоточенно жевала рассыпчатые крошки, наклонив голову и прищурив черные глаза.

— Нет! — продолжала спорить тетя. — Пирог хороший. А ведь вот не угодишь.

— Да если хочешь, я его сразу весь съем! — Надя, смеясь, подходила к тете и нежно ее обнимала.

И тут тетя не выдержала:

— Ну полно, полно! Кушай на здоровье. Ученье-то сколько сил забирает! Василий Матвеич говорил: «Надо есть вволю, когда учишься». Садись за свои уроки. А то ведь ни свет ни заря вставать.

Сама тетя всю жизнь вставала в четыре часа утра.

Вечером, постелив Наде постель на кушетке, тетя заботливо укрывала девочку одеялом. И долго еще сидела на краю кровати в капоте, накручивая бумажные папильотки, все охала, готовясь ко сну, и подсчитывала в голове весь расход за день, и сокрушалась, что с каждым днем из-за войны растет дороговизна, ухудшаются продукты, и все придумывала, как бы тратить поменьше, чтобы дорогой Надюшке не бегать на какие-то дрянные уроки, за которые она получала по пяти рублей в месяц.

Встречаются дни, полные неожиданностей.

Надя сидела на приступочке кафедры в актовом зале и читала курс палеографии. Она вся углубилась в кудрявый рисунок старинной славянской вязи, когда вдруг кто-то окликнул ее, обращаясь к ней — теперь уж так непривычно — на «ты»:

— Надя! Здравствуй!

С недоумением отвела она глаза от книги и, взглянув через правое плечо на подошедшего, отшатнулась: перед ней с золотой гривой, в серой походной рясе, с крестом на цепи и с биноклем на тоненьком ремешке стоял Игнатий Завьялов. Солдатский георгий белел на его груди, и солнце сверкало в рыжых волосах.

— Батюшка! — удивленно, даже испуганно воскликнула Надя, поднимаясь с приступочки. — Какими судьбами?

— Проездом из действующей армии. Был под Перемышлем с нашими войсками... Видишь — награжден георгием! — самодовольно улыбнулся Завьялов.

— Вижу, — медленно растягивая слоги и не зная, о чем с ним говорить, ответила Надя. — А на курсы случайно зашли?

— Почему же случайно? Я помню: здесь много девиц, бывших моих чад. Тебя действительно увидел случайно. Но уже беседовал с Олей, с Шурой Черновой, видел Музу. — Он помолчал. — В армии встречал твоих подружек. Соню Сергееву. Она ведь пошла сестрой милосердия. Я ее отпевал. Убита под Перемышлем.

Сердце сжалось у Нади. Боже мой! Соня убита! Тихая, кроткая девочка с синими глазами. Какие судьбы! Соня убита, А батюшка жив и получил георгия.

Далекие, ушедшие годы возникли перед Надей, когда она маленькой школьницей трепетала за грешную душу Завьялова. Нет, он не наказан. Он награжден. Он доволен. А Соня с глазами барвинка убита. Но как трудно, невозможно представить эти глаза, словно утреннее небо, которые уже никогда не раскроются навстречу его дивному сиянию.