Владимир Положенцев - Белая Бестия

— Никогда не убивай без надобности, ни людей ни животных, ни даже букашку, — ответил тот.

Луневского тошнило. Илья зачерпнул ведром за бортом воды, помог ему умыться.

Станцию Торговую прошли спокойно. Красные не приближались к берегу. До моста через железную дорогу их видно не было. А вот с моста, еще издали начали палить по барже из пулемета и ружей.

Однако Ларнак пронзительным гудком «Беляны» напугал красных. Они оставили пулемет, скрылись за насыпью. Видно решили, что беглецам нечего терять и от отчаяния они взорвут себя вместе с баржей у моста. Ветер с реки и от отравы будет не спастись.

В рубке баржи Ларнак обнаружил початую пачку папирос, закурил. Предложил Бекасову, но тот отказался. Ему казалось, что тяжелый запах хлора ощущается даже здесь, на свежем воздухе. Мокей выпустил несколько синих колечек.

— Эх, — вздохнул он, — провалил я задание, упустил Сорокина. И все из-за вас. Погрузил бы комиссара на «Св. Павла» и уже был бы в Манычской.

— Вас никто не заставлял следовать за мной, — хмуро ответил Бекасов. — Выполняли бы свое поручение. И предателя Тимофея на груди пригрели.

На это Ларнак ничего не ответил. Докурил папиросу, принялся за другую.

— Ладно, — сказал он, — по крайней мере ваше задание вместе выполнили, отраву у красных отобрали.

— Еще не вечер, до Манычкой плыть и плыть.

— А вы что же и в самом деле хотите эту гадость доставить Деникину?

Бекасов сразу даже и не понял сути вопроса, а когда до него дошло, внимательно взглянул в глаза Ларнака.

— У вас есть другое предложение?

— Да, есть. Спрятать эту гадость там, где ее не найдут ни белые, ни красные. Пусть война будет честной. Антон Иванович Деникин высокопорядочный человек и не станет против русских людей применять хлор, иприт, фосген и прочую мерзость. А если он погибнет? Представьте, что вместо него командующим станет, скажем, наш с вами шеф — полковник Васнецов. Я не уверен, что у него дрогнет рука.

Вышли на широкий простор, огромное озеро в полторы версты шириной, которое образовывали реки Маныч, Селенка и Чепрак. Тут с правого берега послышались раскаты и почти сразу впереди баржи вздыбилась двумя фонтанами вода. Ларнак заложил резко влево. Следующие разрывы легли за судном. Третий залп положил снаряды близко к правому борту. Бекасова окатило водой, он почти оглох. Судно накренилось резко на бок. «Вот и выход, — подумал он, — сами красные его и подсказали».

— Все само собой решается, не нашим ни вашим! — крикнул он Мокею.

Обернулся и увидел, что Ларнак сидит за штурвалом, откинувшись назад, со стеклянными глазами. Из распоротого горла пульсировала кровь.

Илья сидел на носу баржи, сдавив уши ладонями. Рядом что-то ему говорил Май Луневский.

— За борт! — закричал ротмистр. — Прыгаем, иначе потонем вместе с корытом. Что же они, чудаки, фугасами-то лупят. Попадут в трюм, все реки вокруг потравят. А посудине самое место на дне, здесь ее никто не достанет.

Только успели спрыгнуть с «Беляны» и отплыть саженей на десять, как она с жутким стоном и свистом от вырывающегося из чрева воздуха, ушла под воду.

Из пушек больше не стреляли, пару раз полоснули по плывущим беглецам из пулемета. Повезло. Откуда-то быстро наполз белый, густой туман. Впереди же было чисто.

Обессиленные легли в густых прибрежных кустах. Даже не обратили внимание на двух гадюк, проползших мимо. Подумаешь змеи, от красного дракона сбежали. Первым заговорил Илья. Он мял все еще гудящее от разрыва правое ухо.

— Я к Деникину больше не вернусь, — сказал он. — Надоели все. Большевики обещают коммунистический рай, белые демократический. А не может быть на земле никакого рая, потому что человек по своей натуре всегда чем-то недоволен. К тому же всем не угодишь. Одному окружающий мир кажется раем, другому адом.

Ротмистр удивился столь серьезному рассуждению простого крестьянина. А тот продолжал:

— Нет у меня никаких пятерых детей по лавкам и жены. Ничего нет. И у Тимофея нет. Это нас так в контрразведке научили, чтобы правдивее биография была. Сам себе удивляюсь. Не в жизнь бы не согласился шпионом быть, если б не Ларнак. Уважал я его за ум и силу, а еще за человечность. Раз он согласился кадетам служить, значит, так надо, так правильно. И мы с Тимофеем согласились. Вместе с Тимошкой на фронте вшей кормили. Эх, да что там…

Илья завздыхал, обхватил плечи руками, пытаясь согреться:

— Никак я в толк не возьму как Тимошка мог меня предать. Перевернулся мир с ног на голову, кто ранее двумя руками крестился, тот теперь теми же руками брата своего душит. И за что нам такое наказание, господи, за какие такие грехи!

— А почему Сорокин назвал Ларнака жидовской мордой? — задал неожиданной вопрос Луневский. — Если комиссары сами все жиды, как ты говоришь, так они их любить должны.

— Черт их разберет этих комиссаров, — ответил Илья. — Сами не знают кто они и зачем. Ну, будьте здоровы, не хворайте.

— Ты теперь куда? — спросил Май, когда Илья решительно поднялся.

— Далеко, очень далеко. Возможно, на другой конец света. Слышал я, что нашим эмигрантам в Константинополе бразильские власти предлагают перебраться за океан. Дают бесплатно земли и подъемные. А что? Раз русская земля не хочет, что б на ней мирно хлеб растили, пусть бразильская от моих рук плодоносит. Бог один и белый свет один. Уйду через Грузию в Турцию, нам не привыкать версты ногами мерить. А вы уж тут сами, без меня разбирайтесь. Только одно могу сказать — на крови поставленное, в крови и утопнет. Ни белые, ни красные не победят, война будет продолжаться еще сотни лет, в головах. А у меня столько времени в запасе нет.

— Погоди, — встал Май Луневский. — Я с тобой.

— Вот значит как. — Бекасов выплюнул изо рта горькую травинку. — Вы в теплые края, а родина пусть пропадает.

Май присел перед ним на корточки.

— Я ведь бывший штабс-капитан. В унтеры меня разжаловали за драку с майором Протасовым. Редкостная, доложу вам, была свинья. Жульнически обыгрывал офицеров в карты, не брезговал и солдатами. И вот перед самым наступлением на Вильно, я не удержался и дал ему в рыло. У него были какие-то штабные связи и меня и разжаловали в унтеры. Я к чему говорю. Родина — это не кудрявые березки с лубочными церквями, это в первую очередь люди. Разочаровался я в русском человеке. Такой грех, какой он теперь на себя взвалил, ему до нового пришествия не отмолить. От русского человека я хочу убежать, от самого себя. Да, может, пожалею. Но уверен, еще больше пожалею, если останусь в России. Мы ее предали, Россию, все вместе предали. Советую и вам, господин Бекасов, последовать нашему примеру. Ну к чему вам возвращаться в Добровольческую армию? Вы ведь не просто так сказали, что химические боеприпасы не должны достаться никому. То есть тоже не верите ни тем, ни другим. Идемте с нами. Начнем новую жизнь. Здесь уже ничего хорошего не будет.