Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

— Но если у меня нет грехов, черт возьми! — полушутя, полусерьезно воскликнул дон Франсиско. — Ведь я уже вам покаялся: мне пришло в голову, что Крус хочет отравить меня. Никто не застрахован от дурной мысли. И это единственно, в чем я грешен.

— Так ли? Нет ли еще чего? Поищите, поищите получше.

— Нет, больше ничего. Сердитесь не сердитесь, друг моей грешной души… впрочем, грехов у меня нет, так что, друг моей безгрешной души, придется вам признать, что я святой.

— Святой? Что ж, в добрый час. Так, пожалуй, я превращусь в кающегося грешника, а вы в моего исповедника.

— Ну, нет, для этого надо быть священником… А я ведь только святой. И знаете, почему я называю себя святым? Потому что я никому не делаю зла.

— Вы в этом уверены? Что ж, я готов поверить вашим словам, если вы приведете мне доказательства. Ну же, я жду доказательств… Помочь вам? Хорошо. У вас только один порок — скупость. Докажите мне, что можно назвать святым скупого и на редкость жадного человека, который больше всего на свете любит деньги и тащит в дом все, что попадается под руку, убедите меня в святости такого человека, и я первый потребую причислить вас к лику святых, сеньор дон Франсиско.

— Черт возьми! Черт возьми! Теперь вы запели о моей скупости… и прочее. Слова, слова, одни слова. Вы, священники, в просторечии — служители алтаря, разбираетесь лишь в вашей теологии, а в делах ровно ничего не смыслите. Рассмотрим, плохо ли я поступаю, принося в дом деньги, коли они сами плывут мне в руки? А задуманная мною великолепная комбинация, — что в ней греховного? Неужто я грешу, предлагая правительству обращение внешнего займа в заем внутренний? Скажите, дорогой друг, разве против этого что-либо сказано на Тридентском соборе, в писаниях святых отцов или у, составителя библии, которым был, если не ошибаюсь, Моисей. Тысяча чертей! да ведь обращение внешнего, займа во внутренний составит благополучие страны! Скажите мне, сеньор апостол Петр, что выгадает бог от слишком высокого процента? И если мне удастся процент снизить и тем самым облагодетельствовать страну и все человечество, что же тут греховного, господи боже ты мой? Но я знаю, заранее знаю ваш ответ, сеньор служитель алтаря. Дескать, я задумал провернуть эту, операцию не ради блага человечества, но для собственной пользы, чтобы загрести побольше комиссионных для себя и прочих банкиров, соучастников грязного дела. На это ваше возражение отвечу вам вопросом: на каких скрижалях, или в каком требнике, или, наконец, в каком христианском и мусульманском вероучении сказано, что труженик не имеет права получить за свой труд? Разве это справедливо — рисковать фондами, таскаться по улицам из министерства в министерство и ничего не заработать на-финансовой операции? И скажите, разве это не доброе дело — работать на пользу государства? Что такое государство, как не мой увеличенный во сто крат ближний? И если я желаю для себя того же, что желаю для государства, то разве не ясно, что, выполняя завещанное нам богом, я возлюбил ближнего моего, как самого себя?

— Святой, святой, святой… слава вам! — воскликнул со смехом Гамборена; да и что оставалось священнику делать, как не принять в шутку слова Торквемады? — Положительно, болезнь отточила ваш ум. Признаюсь, меня позабавило ваше объяснение. Но все же вы не убедили меня и я весьма опасаюсь, что, став на путь обращения долга, снижения процентов, самопожертвования ради государства и всего человечества, наш дорогой дон Франсиско попадет прямехонько в пекло, где комиссионные будут ему выплачены счетоводом сатаны, тем самым, на которого возложена обязанность вести расчеты в преисподней. Да, в преисподней, сеньор, хоть вы и пугаетесь этого слова, но следует открыто сказать: именно „туда попадает, каждый, кто занимался в жизни лишь накоплением богатств, кто не знал милосердия, не щадил бедняков, не утешал скорбящих. Да, сеньор, вам уготован ад. Не ждите от меня ничего, кроме голой истины нашего вероучения. Бог — вечное благо, и за нанесенные ему оскорбления надо платить вечными муками.

— Опять сели на своего конька, — сказал притворно шутливым тоном вконец перепуганный Торквёмада. — Что ж, выходит, я должен поверить в существование известного центра с вечным неугасимым огнем и дьяволами?

— Безусловно.

-- Что ж, если положено верить, поверим. Значит, вопрос даже не подлежит обсуждению… хочешь не хочешъ, а верь с закрытыми глазами? — Миссионер утвердительно кивнул головой. — Ладно, поверим. Итак, договорились: ад существует, но я в него не попаду.

— Не попадете лишь в том случае, если будете следовать моим указаниям и уверуете в истины, которые я исповедую и желаю внушить вам.

— Внушайте вес, что находите нужным, я готов внимать вам, — ответил дон Франсиско с покорностью, которая показалась миссионеру хорошим признаком. — Что предпринять для спасения души? Объясните кратко и ясно, как следует говорить о делах. Мне, как доброму христианину, непременно надо спастись. Сами понимаете, положение обязывает. Не хорошо, если станут говорить… Итак, примемся за спасение, сеньор Гамборена; скажите же, что следует делать и сколько дать, дабы обеспечить успешное завершение?

— «Что следует делать… сколько дать!» — повторил Гамборена, хмуря брови. — Вечно вы толкуете об этом вопросе, как о какой-то денежной махинации. Не лучше ли забыть язык и привычки коммерсанта! Что вам следует сделать, сеньор, это очистить душу от алчности, стать добрым, человечным, открыть глаза на неисчислимые бедствия, постараться облегчить их и, наконец, понять, что несправедливо одному иметь все, а другим — ничего.

— Но в свое время я тоже был бедняком. И если я сейчас богат, этим я обязан только самому себе. Я не взламывал кассы, не грабил на большой дороге… И не я разорил этих несчастных, которые так и кишат вокруг. Как известно, церковь проповедует, что хорошо быть бедным. Оставим же бедняков в покое, не будем отнимать у них блаженства. Разумеется, все это не помешает мне предусмотреть в завещании некую сумму на благотворительность, хотя, по правде говоря, я не любитель потакать бездельникам. Но кое-что пожертвую на больницу или на другую чертовщину… извините, нечаянно вырвалось. Оставлю и на церковь, чтобы молилась за упокой души моей и моих двух дорогих супруг; справедливость требует, чтобы священники были сыты… По правде говоря, среди приходского духовенства тоже немало нищих.

— Хорошо, — мягко сказал Гамборена, — но это еще не все, и не этого я требую от вас… Исходят ли ваши пожертвования от чистого сердца? Похоже на то, что вы только исполняете долг, спешите сделать перед отъездом необходимый визит, лишь бы отделаться. Ах, друг мой, когда вы соберетесь в последний путь, боюсь, что трудно будет взлететь душе вашей, обремененной тяжким грузом.