Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

— Я сказала правду. Хочешь верь, хочешь нет. И я спрашиваю тебя: можем ли мы выставить за дверь этого человека? Неужели ты, с твоими высокими представлениями о чести и достоинстве, посоветуешь мне прогнать его?

— Не знаю, не знаю, — пробормотал слепой, стиснув голову руками и беспомощно вертясь на одном месте как волчок. — Я с ума сойду… Уйди, оставь меня. Поступайте как знаете

. — Ты признаешь, что мы не вправе взять назад данное слово и расстроить брак?

— Признаю, если только все, рассказанное тобой, правда. Но это неправда, этого не может быть. Сердце подсказывает мне, что ты меня обманываешь… Разумеется, без злого умысла. Ах! Ты очень умна… умнее меня, да и всех нас… Остается только подчиниться и предоставить тебе свободу действий.

— А домой ты вернешься? — запинаясь, спросила Крус: от невыразимой радости, переполнившей ее сердце, голос ее прерывался.

— Нет, нет… Оставь меня здесь. Иди. Мне хорошо в этом птичнике; я могу гулять здесь когда захочу, и никто меня не трогает.

Крус решила не настаивать. Ее рассчитанная тактика одержала победу. Она обманула брата, но совесть не терзала ее: ведь Рафаэль — точно малый ребенок, которого надо утешать сказкой, чтобы он не плакал. Наивная история, умело преподнесенная сеньорой, была лишь полуправдой: Доносо и Торквемада действительно договорились о выкупе имений под Кордовой, но это должно было произойти после бракосочетания. В стремлении поскорее достигнуть конечной цели, как выразился бы жених, то есть решающим доводом сломить упорство брата, Крус, передвинув дату счастливого события, не испытывала угрызений совести. Сказать, будто Торквемада уже выполнил то, что ему все равно предетоит вскоре совершить! Право же, это незначительное искажение событий допустимо, раз оно устраняет грозное препятствие на пути к спасению семьи!

Распорядившись доставить кровать и другие вещи слепого, Доносо вернулся. Втроем они некоторое время беседовали о посторонних предметах, не касаясь важного дела, которое так всех тревожило; затем Крус, улучив минуту, когда Рафаэль затеял с Бальенте спор о пиротехнике, отошла со своим другом за большую кучу мусора и выпалила одним духом:

— Поздравьте меня, сеньор дон Хосе. Я его уломала. Он, правда, не хочет вернуться домой, но он уже не так яростно сопротивляется, как прежде. Что я ему сказала? Ах, судите сами, могла ли я в таком жестоком затруднении найти удачные доводы? Нет, это бог меня надоумил. Когда я вошла, меня словно осенило вдохновение. Я потом расскажу вам, когда мы немного успокоимся… А теперь самое важное — торопить… Торопить все это насколько возможно: как бы опять не возникла помеха.

— Не дай бог. Поверьте, он сам сгорает от нетерпения. Совсем недавно он сказал: «По мне — хоть завтра».

— Ну, завтра не годится, но лицемерить и нарочно оттягивать тоже ни к чему. До четвертого августа многое может случиться и…

— Назначим пораньше.

— Да, давайте-ка раньше. Чему суждено быть — пусть свершится скорее.

— На той неделе…

— О нет.

— Тогда на следующей.

— А это слишком поздно… Вы правы: на той неделе. Какой сегодня день?

— Пятница.

— Ну, назначим на следующую субботу.

— Решено. Только объявите об этом вы, скажите от своего имени. То-то дон Франсиско будет доволен! Я ведь уж говорил вам: он готов хоть завтра. Ну, а наш молодой человек, переставший упрямиться… Уверены ли вы, что он не причинит нам никаких неожиданных хлопот?

— Надеюсь, что нет. Его новая прихоть нам теперь как нельзя более кстати. На Бернардину вполне можно положиться: она присмотрит за ним не хуже нас самих. Мы с Фиделой будем по очереди навещать его, и, кроме того, я попрошу доброго Мельчорито иногда заходить сюда по вечерам и развлекать его пением.

— Прекрасно… Но… и здесь-то начинается самое важное: знает ли он о вашем переезде на улицу де Сильва?

— Нет еще, но скоро узнает. Вы боитесь, что он не захочет войти в тот дом?

— Боюсь, видит бог!

— Хочет или не хочет, но войдет. Я за это ручаюсь, — заверила его дама; ее нижняя губа дрожала так сильно, что казалось, вот-вот оторвется.

Медленно, как и все, чего нетерпеливо ожидаешь, подошла, наконец, заветная суббота — накануне или за два дня (на этот счет свидетельства историков расходятся) до праздника Сант-Яго, покровителя Испании. Венчание состоялось в церкви Сан-Хосе рано утром, без всякой пышности, почти тайком. Из гостей присутствовали лишь Руфинита с мужем, Доносо и еще двое друзей семьи дель Агила, которые откланялись тотчас по окончании обряда. Дон Франсиско был в черном, наглухо застегнутом сюртуке и перчатках до того тесных, что он весь взмок, стаскивая их с онемевших пальцев. Стояло самое жаркое время года; все, не исключая невесты, без конца утирали пот. Лицо жениха блестело, словно смазанное маслом, и что еще хуже — от него так и разило луком: среди ночи он съел за один присест целую миску своего любимого кушанья — рубленого мяса в соусе. Когда Крус подошла близко к зятю, запах лука ударил ей прямо в нос, и ей стоило большого труда сдержать раздражение; запах этот никак не вязался с учеными словами, которые кстати и некстати изрекал на каждом шагу надувшийся спесью процентщик. Фидела была мертвенно бледна. (Тут, верно, без вмешательства нечистой силы не обошлось…) Еще в пятницу она, изнывая от жары, выпила кислого виноградного сока, и, должно быть, от этого напитка — вот уж не ко времени! — бедняжка почувствовала себя так скверно, что венчание чуть не отложили. Но Крус заставила сестру проглотить лошадиную дозу какого-то снадобья, и переносить свадьбу не пришлось. Однако бедная сеньорита выглядела настоящей мученицей: то бледнела, то заливалась краской, покрывалась испариной и едва дышала. К счастью, церемония длилась недолго, а то бедняжка наверняка упала бы в обморок. В какой-то момент церковь со всеми алтарями завертелась перед глазами новобрачной, и если бы муж не подхватил ее, она бы грохнулась на пол.

Обеспокоенная Крус нетерпеливо дожидалась конца обряда, чтобы отвезти Фиделу домой, расшнуровать и уложить в постель. В двух каретах все направились на улицу де Сильва. По дороге Торквемада обмахивал молодую жену веером, приговаривая время от времени: «Это ничего, это все от волнения, от жары, от потрясения… Ну и лето!.. Через два часа ни души не будет на этой стороне улицы по причине изобилия солнца. В тени не так жарко».

Первое впечатление Крус от дома Торквемады было отталкивающим. Что за беспорядок! Какая безвкусица! Хорошие вещи расставлены вперемежку со всякой дрянью, годной только на свалку. Отвратительно грязная ведьма Ромуальда, служанка дона Франсиско, шаркая шлепанцами, вышла им навстречу нечесаная, в засаленной юбке, точь-в-точь судомойка из харчевни. На ней, как и на всей обстановке дома, лежала печать-скряжничества хозяина. От лакея разит дешевыми сигарами (вот и сейчас за ухом у него торчит окурок), а выговор у него не лучше, чем у трактирного слуги. Господи боже, ну и кухня! Какая-то старая карга с гноящимися глазами возится у плиты, помогая Ромуальде… Нет, нет, так это не останется. Все здесь надо переделать. К счастью, Доносо, проявив обычную свою предусмотрительность и благоразумие, посоветовал в этот исторический день принести обед из ресторана.