Бенито Гальдос - Повести о ростовщике Торквемаде

И каких только слухов не распускали о нем и о сестрах супруги Ромеро даже после того, как дон Франсиско завоевал известное уважение людей, для которых основное в жизни — показная сторона. Рассказывали, что все его состояние заработано гнусным ростовщиче-етвом и беспощадным обиранием бедняков… Что мадридские кладбища переполнены его жертвами, покончившими с собой… Что все бросавшиеся с моста неудачники прыгали в воду с его ненавистным именем на устах… Что Крус дель Агила тоже ссужает деньги под залог подержанных вещей и дом битком набит заложенными плащами… Что скряга не отказался от своих старых привычек и кормит сестер дель Агила только чечевицей и кровяной колбасой… Что все драгоценности на Фиделе взяты из заклада… Что Крус лицует и перешивает зятю сюртуки из платья покойников, торгует на толкучке стоптанными башмаками, старыми столами и стульями… Что хоть Фидела по своей наивности, граничащей с идиотизмом, и не подозревает о прошлом неотесанного мужлана, за которого ее выдали замуж, однако позволяет себе роскошь в виде трех-четырех любовников, не без ведома снисходительной сестрицы, а любовники эти — Морентин, Доносо (несмотря на свои шестьдесят лет), Маноло Инфанте и некий Аргуэльес Мора, тип старомодного кабальеро времен Филиппа IV, счетовод из конторы Торквемады; Сарате и мальчуган Пинто развлекаются со старшей сестрой… Говорили, что Крус следит за ногтями дона Франсиско, моет ему лицо и, прежде чем выпустить на улицу, сама повязывает ему галстук, чтобы придать зятю благообразный вид; что она учит его раскланиваться и неустанно подсказывает, как и что говорить в различных случаях жизни… Что втихомолку Крус и ростовщик ограбили не одну пришедшую в упадок дворянскую семью, ссужая их деньгами из двухсот сорока процентов… Что после ухода гостей Крус подбирает окурки и в огромном мешке отправляет их на толкучку, а хлебные корки продает торговцу, который варит из них шоколад по два с половиной реала. Что Фидела шьет платья куклам по заказу торговца игрушками; что беднягу Рафаэля кормят только кашей-размазней на обед и тушеным мясом с овощами на ужин. Что слепой однажды подложил под супружескую кровать динамитный патрон с горящим фитилем… Что старшая сестра дель Агила среди прочих грязных делишек еще держит помойки в Куатро Каминос и получает свою долю в виде откормленных свиней и кур… Что Торквемада скупает векселя на Кубе за три с половиной процента их номинальной стоимости и финансирует акционерное общество жуликов, прикрывающихся вывеской «Выкуп рекрутов» и «Смена для заморских владений».

Все это достигало ушей Крус, которая сперва возмущалась и проливала слезы, но, пережив немало горьких минут, стала в конце концов принимать все с философским спокойствием. А когда успевший пообтесаться дон Франсиско появился на светской арене в английском сюртуке, овеянный ореолом всеобщего уважения, — разве он не общался с министрами и важными господами? — Крус откровенным смехом отвечала на клевету своих родственников. Но чем больше презрения вызывало в ней это нелепое злословие, тем сильнее обуревала ее жажда стереть в порошок клеветников и поразить их пышностью возрожденных Агила и престижем капиталиста — как льстецы именовали нынче Торквемаду. Пусть Ромеро отпускают ей шпильки, — она будет все выше поднимать голову, или, вернее, авторитет того, кто их приютил, пока семья не достигнет такой неизмеримой высоты, что сестры Агила смогут поглядывать на Ромеро, как на жалких, копошащихся в земле червей.

Подходило лето, и следовало подумать о переезде, по крайней мере на время каникул, куда-нибудь в прохладную местность. Снова предстояла борьба со скрягой, и на этот раз Крус пришлось встретиться с более упорным сопротивлением, чем обычно: враг набрался смелости. «Лето, — заявил дон Франсико, — время года по преимуществу для Мадрида. Всю мою жизнь я проводил его в столице и отлично загорал. Никогда человек не чувствует себя здесь так хорошо, как в июле и августе, отделавшись, наконец, от насморка и приобретя хороший аппетит и крепкий сон».

— Я беспокоюсь не о вас, — возразила свояченица, — ведь среди многих даров, ниспосланных вам божественным провидением, вы обладаете способностью выносить самый палящий зной. Не забочусь я и о себе, — я довольствуюсь немногим. Но Фидела не может провести лето в городе, и это настоящее варварство держать ее здесь.

— Моя бедная Сильвия — царство ей небесное! — тоже страдала от сезона, особенно в последние месяцы беременности, и все же мы оставались летом в городе. Холодная вода в глиняном кувшине, закрытые на день окна, короткая прогулка перед сном — и жары как не бывало! О даче нечего и думать, сеньора. А с новоизобретенной чепухой в виде морских курортов, которые являются тяжким бременем для множества семей, я и вовсе не соглашусь. Мы останемся в Мадриде, ведь мне необходимо вплотную заняться нашумевшими табачными поставками; между нами говоря, затея уж не кажется мне такой выгодной, как расписывали ваши друзья. Разговор окончен. На этот раз не ждите уступки. А теперь — дзинь-дзинь! — заседание закрывается.

Решив, что поездка так или иначе состоится, Крус на время отступила; но наутро она основательно настропалила Фиделу, и крепость скряжничества была взята сокрушительным приступом.

— Что ж, придется уступить, — согласился скряга, с видом жертвы покусывая кончики усов. — Лишь бы Фидела была довольна. Но чур! Будем благоразумны и поедем всего на три-четыре недели. При этом, дорогая сеньора предлагаю вам до предела сократить рас- ходы. Нам не к чему разыгрывать из себя принцев. Поедем во втором классе.

— Но, дон Франсиско?!.

— Во втором, и билеты закажем туда и обратно.

— Это невозможно. Придется мне все взять в свои руки. Во втором классе! Я не потерплю, чтобы вы до такой степени не считались с собственным достоинством. Поручите всю заботу о нашем путешествии мне. Я не повезу вас ни в Сан-Себастьян, ни в Биарриц, эти модные курорты для показной роскоши. Мы устроимся в скромной вилле в Эрнани. Я уже договорилась.

— Как, вы уже всем распорядились по собственному усмотрению?

— Да, по собственному усмотрению. И за все это, равно как за многое, о чем я пока умалчиваю, вы еще поблагодарите меня. На этом точка.

— Так что…

— Я же сказала, что больше говорить не о чем, я берусь все устроить сама. Из-за этого, право, не стоит ссориться. Хороши же вы, как я вижу.

— Что вы видите, что вы можете видеть во мне, черт подери! кроме того, что я несчастный человек, мученик вашего чванства, пленник, закованный в кандалы, невольник, лишенный единственной радости — жить с расчетом и беречь гроши, которые достаются потом и кровью?