Гэри Дженнингс - Осень ацтека

Тростник и камыш росли здесь в изобилии. И какое только применение ни находили им местные жители, использовавшие эти растения не только для изготовления оружия, строительства жилищ и ограждений, но также для плетения всей кухонной утвари. Из тростника, расщепляя стебли, делали кухонные ножи и ложки, плели корзины и циновки. Мужчины носили тростниковые головные уборы и во время своих церемониальных танцев дули в тростниковые дудки и свистульки. Меня заинтересовало, есть ли у йаки хоть какие-то другие ремесла, однако в Бакуме мне удалось обнаружить лишь безобразные глиняные горшки, резные раскрашенные деревянные маски да сотканные на примитивных ткацких станках хлопковые одеяла.

Земля вокруг деревни была исключительно плодородна, однако обрабатывалась она (причём исключительно женщинами) лишь поверхностно. Здесь выращивали маис, бобы, амарант и хлопок, в количестве достаточном, чтобы обеспечить местных жителей одеялами и женской одеждой. В пищу же они в основном употребляли дикие растения: фрукты, съедобные кактусы, разнообразные коренья, травы, семена и стручки деревьев. Поскольку жир диких животных йаки пожирали вместе с мясом, не вытапливая, для приготовления пищи применялось растительное масло, которое с превеликим трудом выжимали (опять же делали это исключительно женщины) из некоторых семян. Они не умели готовить октли или другие подобные напитки, не выращивали для курения пикфетль и знали лишь один-единственный способ одурманивать себя — поедая почки кактуса пейотль. Йаки не только не выращивали лекарственные травы, но даже не собирали дикий мёд — замечательное средство для заживления ран. Уалицтли обратил на это моё внимание, с презрением заметив:

— Для излечения всех недомоганий местные, с позволения сказать, целители используют лишь страшные маски, песнопения, деревянные погремушки и рисунки на песке. И только в ответ на жалобы женщин — а это по большей части и есть всего-навсего жалобы, а не настоящие болезни — здешние знахари могут предложить небольшое количество хоть на что-то пригодных снадобий. Эти люди, Тенамаксцин, действительно самые настоящие дикари.

Я полностью с ним согласился. Именно дикостью йаки и объяснялась непостижимая для цивилизованного человека свирепость их воинов, называвшихся йоим’сонтаом. Но ведь, в конце концов, я и пришёл сюда именно в поисках этих яростных бойцов. Со временем, когда мне через Г’нду Ке разрешили поговорить с йо’онут — пятью старейшинами Бакума, ибо в поселениях этого народа не имелось единовластных вождей или правителей, — выяснилось, что словом «йаки» называются три родственных народа, вернее, племени. Каждое из них — опата, майо и кайта — владело несколькими из Восьми Священных Городов и их окрестностями и жило отдельно от прочих. Бакум принадлежал майо. Оказалось также, что мои сведения насчёт того, будто бы йаки ненавидят и без разбору убивают друг друга, не совсем верны. Ни один опата, например, не обратит оружие против другого опата, если на то не будет веской причины. Другое дело, что он с радостью прикончит любого из своих соседей, майо или кайта, по самому незначительному поводу.

Как я узнал, все три ветви йаки состояли в близком родстве с то’оно о’отам, народом Пустыни, о котором мне рассказывал много скитавшийся по Сему Миру чернокожий раб Эстебан. То’оно о’отам жили к северо-востоку от земель йаки, и, чтобы поразвлечься, убивая их, требовалось организованно выступить в поход и проделать очень долгий путь.

По этой причине примерно раз в год все йаки, позабыв о взаимной вражде, по-товарищески объединялись ради возможности совместно напасть на своих сородичей — народ Пустыни. Те, впрочем, встречали подобные набеги почти с такой же радостью, ибо видели в них прекрасную возможность пролить кровь родственных себе опата, майо и кайта.

Правда, один из широко распространённых слухов о йаки подтвердился: к своим женщинам они действительно относились просто ужасно. Сам я раньше всегда считал Г’нду Ке просто йаки и лишь по прибытии в Бакум узнал, что она принадлежит к ветви, именуемой майо. Всякий решил бы, что этой женщине повезло, поскольку мы повстречались с охотничьим отрядом майо, который привёл нас именно в поселение майо. Я, признаться, поначалу тоже так думал. Вскоре, однако, стало ясно, что это вовсе не так. Йаки не делили представительниц слабого пола на майо, кайта или опата, но считали их просто женщинами, низшей формой жизни. Когда мы вошли в Бакум, никто не обнял Г’нду Ке и не приветствовал её как давно потерянную сестру, к счастью, вернувшуюся к своему народу. Все жители деревни, включая женщин и детей, взирали на неё столь же холодно и безразлично, как и на нас, мужчин из чужого племени.

Мало того, в первый же вечер Г’нду Ке отправили работать. Вместе с другими женщинами она готовила ужин — жирное мясо тлекуачи, маисовые лепёшки, жареную саранчу, какие-то непонятные бобы и коренья. Потом женщины, включая и Г’нду Ке, обслуживали мужчин и юношей, подавая им еду. Наевшись, те, прежде чем отправиться жевать пейотль, махнули нам рукой, давая понять, что я, Уалицтли, Мачиуиц и Акокотли можем порыться среди объедков. И только когда мы четверо съели большую часть того, что осталось, женщины, в том числе и Г’нда Ке, осмелились подойти и выбрать себе что-то среди кусочков и крошек.

Мужчины любого племени йаки, если только они по какой-то случайности не воевали со своими сородичами, целые дни напролёт занимались охотой. Единственное исключение составляли жители одной прибрежной деревушки под названием Бе’эне: позднее мне довелось увидеть, как тамошние мужчины бьют рыбу копьями-трезубцами или собирают моллюсков. Всю остальную работу у йаки выполняли женщины, которым при этом приходилось довольствоваться объедками. Причём это слово, в известном смысле, можно было применить не только к пище, но и к, не скажу любви, ибо такого понятия у этого народа вовсе не существует, но хотя бы к доброму отношению и расположению.

Если мужчина возвращался домой в относительно благодушном настроении, он мог приветствовать свою женщину вместо оплеухи мимолётной ухмылкой. После действительно удачной охоты или славной потасовки, пребывая в по-настоящему хорошем расположении духа, он мог даже снизойти до того, чтобы швырнуть свою женщину на землю, задрать её хлопковую юбку и свою юбку из скальпов и совершить с ней действо ауилема, нимало не беспокоясь о том, сколько зрителей при этом присутствует. Однако (видимо, поэтому деревни йаки столь немноголюдны) такие соития происходили довольно редко. Куда как чаще вернувшийся в дурном настроении мужчина осыпал женщину бранью и безжалостно дубасил её, срывая злобу на ускользнувшего от него медведя, оленя или врага.