Гэри Дженнингс - Осень ацтека

— А как её звали? — осведомился Йайак.

— На языке йаки, крайне неблагозвучном, её имя было Г’нда Ке. Так вот, эта Г’нда стала высмеивать наши обычаи, наш бесхитростный образ жизни и то, что мы почитали добрую богиню Койолшауки. «Почему, — спрашивала она, — вы не поклоняетесь вместо этого могучему богу войны Уицилопочтли? Служите ему, — учила эта женщина, — и он поведёт вас от победы к победе, чтобы ацтеки, совершая походы, смогли захватывать пленных и приносить ему жертвы. С его помощью вы станете могущественнейшим народом Сего Мира».

— Но зачем чужестранке понадобилось разжигать среди наших миролюбивых соплеменников чуждые им воинственные амбиции и страсти? — поинтересовалась Амейатль. — Самой-то ей какая была с этого польза?

— Боюсь, правнучка, мой ответ тебе не понравится. До меня очень многие Хранители Памяти попросту приписывали это врождённым порочности и злонравию женщин.

Амейатль в ответ лишь сморщила свой хорошенький носик. Канаутли улыбнулся беззубым ртом и продолжил:

— Тебе будет приятно узнать, что я придерживаюсь несколько иной точки зрения. Всем известно, что мужчины йаки столь же бесчеловечно жестоки по отношению к своим собственным женщинам, как и ко всем, кто не принадлежит к их племени. Лично я убеждён в том, что, натерпевшись от соплеменников, эта женщина возненавидела мужчин как таковых и захотела отомстить им, побудив всех мужчин Сего Мира развязать кровопролитную войну: пусть, мол, они гибнут в сражениях или становятся жертвами, к радости алчных, кровожадных богов.

— Именно так и поступают ныне все племена Сего Мира, и этому же нас учат наши наставники мешикатль, воины и жрецы, — вставил Йайак. — Мы сами продолжаем жить в мире лишь потому, что воевать нам тут не с кем, да и пленников захватывать негде — чтобы найти врага, нам пришлось бы отправиться далеко в горы. Тем не менее презренная Г’нда Ке действительно преуспела.

— Ну, точнее сказать, почти преуспела, — поправил его Хранитель Памяти. — Ей удалось склонить к почитанию кровавого Уицилопочтли сотни ацтеков, однако другие наши соплеменники, и таких было большинство, благоразумно отказались обратиться к новому богу. Со временем этой женщине удалось расколоть наш народ на два лагеря, вражда между которыми зашла так далеко, — как я уже говорил, даже братья шли против братьев, — что она и её последователи покинули город и обосновались в семи горных пещерах. Там они вооружились и стали практиковаться в воинских искусствах, ожидая, когда женщина-йаки даст им знак начать войну и приступить к покорению других народов.

— И конечно, — вздохнула мягкосердечная Амейатль, — первыми жертвами этой войны должны были стать миролюбивые, не желавшие признавать нового бога жители Ацтлана.

— Само собой. Однако, к счастью, тогдашний наш тлатокапили был так же гневлив, так же решителен и столь же нетерпим к глупости и глупцам, как твой отец Миксцин. Он и его верная городская стража отправились в горы, окружили пристанище этих отщепенцев и многих из них перебили. Оставшимся же в живых правитель сказал: «Забирайте своего презренного нового бога, свои семьи и убирайтесь прочь. Или вы уйдёте, или будете убиты все до единого: мужчины, женщины, дети, — все до последнего младенца во чреве...»

— И они ушли? — спросил я.

— Ушли. Спустя вязанки лет скитаний, после того как сменилось уже много поколений, они набрели на другое озеро и другой остров, где неожиданно обнаружили символ своего бога войны — орла, сидевшего на кактусе нопали, — так что там они и поселились. На каком-то, ныне давно забытом местном наречии этот кактус назывался «теноч», и пришельцы, не особо мудрствуя, назвали остров Теночтитлан — «Место, где орёл сидит на кактусе». А себя, по причине, которую я так и не удосужился выяснить, они переименовали в мешикатль. Обосновавшись на том острове, они стали сражаться, сначала с соседями, а потом и со всё более дальними народами, подчиняя их своей власти и добиваясь всё большего величия и процветания.

Канаутли пожал костистыми старыми плечами, словно говоря: «Тут уж ничего не поделаешь», — и заключил:

— А теперь, к счастью или на беду, Тенамакстли, благодаря усилиям твоего дяди и того мешикатль, тоже звавшегося Микстли, — мы снова примирились и воссоединились. Посмотрим, что из этого выйдет. А сейчас, дети, я устал от воспоминаний. Ступайте и дайте мне отдохнуть.

Мы пошли было прочь, но я замешкался, повернулся и спросил:

— Та женщина йаки — Г’нда Ке. Что с ней стало?

— Когда тлатокапили штурмовал те семь пещер, она была убита в числе первых. Но известно, что она совокуплялась с несколькими мужчинами из числа своих сторонников, так что не приходится сомневаться: в жилах многих семей мешикатль течёт её кровь. Возможно, как раз от неё они и унаследовали свою воинственность и кровожадность.

Остаётся только гадать, почему Канаутли в тот раз не сказал мне, что и в моих жилах тоже имеется самое меньшее капля крови той свирепой женщины йаки и что я как раз и могу служить живым, самым показательным в Ацтлане примером «семейной связи» ацтеков и мешикатль, поскольку мои родители являются представителями этих народов. Может быть, старик считал, что, открывать мне семейную тайну или нет, решать не ему, а моей матери.

Почему она предпочла молчать о моём происхождении, я так и не узнал. Во времена моего детства Ацтлан был невелик, все знали друг о друге всё, и, уж конечно, появление незаконнорождённого младенца не могло остаться в секрете. Будь моя мать простой женщиной из сословия масехуалтин, её ожидало бы строгое порицание, а возможно, и наказание, но Куикани, сестре тогдашнего тлатокапили, а впоследствии юй-текутли, вряд ли стоило опасаться сплетен и скандала. Однако мама держала меня в неведении относительно того, кем был мой отец, вплоть до того страшного дня, когда я впервые оказался в Мехико. Могу лишь предполагать, что, должно быть, все эти годы она надеялась, что тот Микстли когда-нибудь вернётся в Ацтлан и в её объятия, а вернувшись, порадуется тому, что у них есть сын.

Откровенно говоря, я сам не знаю даже почему, но ни в детстве, ни в отрочестве — никогда я не проявлял любопытства относительно своего отца. У Йайака и Амейатль отец имелся, но мать умерла. У меня была мать, но не было отца. Должно быть, я, по детскому разумению, рассудил, что иметь лишь одного из родителей дело обычное, а раз так, то о чём тут задумываться?

Порой тене, одобрительно присмотревшись ко мне, с материнской гордостью замечала: «Вижу, Тенамакстли, что ты вырастешь привлекательным юношей, таким же, как твой отец». Или же: «Подумать только, сынок, как ты вымахал, это в таком-то возрасте. Впрочем, чему тут удивляться: твой отец тоже был выше большинства других мужчин».