Тодор Харманджиев - Спартак — фракиец из племени медов

Мукапор первым вошел в коридор, открыл дверь одной из комнат и пригласил Спартака войти.

Окно было открыто. Половина комнаты была залита лунным светом — казалось, что на полу постлано шелковое желтое одеяло.

Служанка разобрала постель, тихо вышла и бесшумно притворила дверь. Спартак лег и тут же заснул крепким сном. Проснулся он рано. Вскоре пришел Мукапор и пригласил его завтракать.

В просторной трапезной жена Мукапора и три его дочери только что накрыли на стол и отошли в сторону, ожидая мужчин.

Мукапор представил им гостя:

— Это Спартак, сын Метока, недавно закончил учение. Хоть и не довелось ему работать мечом столько, сколько мне, он все же умеет им орудовать так, что и я завидую!

Спартак покраснел, но быстро нашелся, что ответить:

— Храбрейший из храбрых преувеличивает. Но я не имею права возражать вождю племени.

Мукапор положил руку на плечо Спартака:

— Особенно в его доме, где ты гость, а он — хозяин!

Мукапор указал Спартаку на стул и разрешил жене и дочерям занять свои места.

Напротив Спартака села младшая, Мезанея, ей было около семнадцати лет. Она украдкой поглядывала на Спартака исподлобья. Он, обращаясь к другим, отвечал ей мимолетными взглядами, Это был своеобразный молчаливый разговор.

После завтрака Мукапор пригласил Спартака осмотреть имение. Они сели на коней и тронулись в путь.

На пологих склонах нежились под мягким солнцем позднего лета виноградники,

— Гроздья — с медвежью голову! — сказал Мукапор, — а вино такое густое — хоть ножом его режь! В прошлом году я много вина продал в Элладу. Там его любят и хорошо платят. Вот только пить не умеют,.. С водой мешают! Но... это их дело, — добродушно закончил он и направил коня вниз, в ложбинку, целиком засаженную фруктовыми деревьями.

— Словно голубки на ветвях, — указал Мукапор на яблони: плоды на пригнувшихся к земле, чуть не ломавшихся ветвях были словно опрысканы алыми, розовыми и желтыми каплями. Яблоки у меня могут лежать почти до лета.

Над другими грушами возвышалось старое грушевое дерево с растрескавшейся корой, с черным дуплом в верхней части ствола, а к его крепким, склоненным книзу ветвям, как будто кто-то привязал золотистые звоночки.

— Медвянки и у вас хорошо родят, — заметил Спартак.

— Красивый плод, вот только плохо — шершней привлекает. Вон в том дупле живут и зимуют. А яд их лютей змеиного.

Ложбинка до краев была наполнена густой тишиной, медовой сладостью воздуха позднего лета, ароматом спелых груш.

Выехали на уже сжатое поле, на котором стояли копны пшеницы.

Урожай был добрым, зерно — тяжелое, — сказал Мукапор. — Продержится осень без дождей — смолотим вовремя.

Мукапор остановил коня и загляделся на обрывистые зеленые склоны.

— Вот это все — до самых вершин — мои леса. А вот там — кошары. Но туда нам незачем ехать. Лучше спустимся к Стримону.

На лугу, окруженном с трех сторон молодым лесом, бродили куры. Мукапор с удовольствием смотрел как они толкутся на подраставшей после укоса траве, проворно выклевывая из нее букашек, червячков, кузнечиков, разоряют муравьиные кучи и осиные гнезда. Некоторые иногда поглядывали одним глазом на солнце, как бы удивляясь ему. И снова начинали шарить клювом по шелковой отаве.

— У тебя наверно и лисицам из тех рощиц живется неплохо, — пошутил Спартак.

— Таскают они кур, конечно, — ответил Мукапор, — но и расплачиваться за это приходится. Капканы ставим... Работник у меня цены ему нет, здорово лисьи шкуры выделывает, такие воротники шьет! Наденешь — словно теплый ветер шею обдувает.

На обратном пути Мукапор сказал:

Вчера на пиру ты был чем-то озабочен.

— Ты прав, Мукапор.

— Наверно, скорбел о погибших римских легионерах, — ухмыльнулся вождь.

— Есть кому скорбеть о них, и как раз это не сулит нам ничего хорошего.

Что говорить, сильный противник. Его и после поражения опасаться надо.

— Особенно после такого поражения, которого он никогда не забудет.

Да, римляне надолго запомнят эту резню. Пусть им будет наукой!

— Наука-наукой, но в покое они нас не оставят. Просто поймут, что против нас нужно приводить больше войска.

— Ну коли так... если им мало, пусть приходят... Они уже знают, как мы умеем драться на своей земле...

Не забывай, что и они умеют драться на чужой земле и не раз уже это доказывали. У них есть большие армии, которые они могут перебрасывать и по суше и по морю. Мы воюем только тогда, когда на нас нападают, а их легионы воюют постоянно, война — их ремесло.

— Что ты хочешь сказать? Что им легко будет разбить нас?

— Если все племена образуют одну державу, им будет нелегко.

— Это когда-то было... — вздохнул Мукапор. — А теперь развелось столько царей...

— ... которые время от времени находят поводы для ссор. И наверно, считают себя умными, когда им удается схватить малое, не понимая того, что упускают большое.

Большую часть ночи Сулла провел в пьяной оргии со своими гостями, танцовщицами, мимами, шутами и музыкантами.

Утренняя ванна с искусным массажем и умащиванием тела маслами и благовонными мазями успокоила на время острый кожный зуд, от которого он очень страдал. Сейчас он отдыхал на своем ложе, облокотясь на подушки. На его бледно-сером лице появилось выражение спокойствия, удовлетворенности, даже редкого для него благодушия. Огненно-пурпурный цвет его греческой хламиды, изящно вышитой золотом и украшенной драгоценными камнями, контрастировал с синевато-стальным цветом его глаз, в глубине которых таилась настороженность и сосредоточенность.

Вошел слуга и доложил, что прибыл Помпедий Долабелла.

Сулла быстро поднялся с ложа:

— Сейчас же зови!

Теперь он нетерпеливо расхаживал по комнате.

В сопровождении слуги появился Помпедий Долабелла. Он шел медленно, почти торжественным шагом.

Сулла, не давая ему остановиться, указал на кресло. Он буравил его своими пронзительными глазками, в которых невозможно было ничего прочесть. Подождав немного, чтобы насладиться воздействием своего взгляда на вошедшего — в силе этого воздействия он не сомневался, — Сулла с деланным спокойствием сказал:

— Итак, ты вернулся.

— Без легиона, ответил Помпедий Долабелла с мрачной и лаконичной откровенностью. Он не ждал снисхождения, и незачем было загромождать излишними подробностями свои ответы, это ничем не помогло бы ему, лишь утяжелило бы его вину.

— Скажи мне всю правду, — голос Суллы звучал совсем тихо, но чувствовалось, что он еле сдерживает накопившийся гнев. Но он тут же потерял власть над голосом, потому что обостренное любопытство вытеснило все остальные чувства. Задыхаясь, он повторил:

— Расскажи, как дошло до того, чего не случалось ни в одном нашем сражении.