Тодор Харманджиев - Спартак — фракиец из племени медов

Гортензий в конце концов дошел до предположения, что исчезновение Спартака не случайно. Оставалось установить одно и двух — плен это или бегство? В пользу бегства он не мог найти ни одного разумного довода. Если Спартак предварительно был морально готов к предательству, он мог совершить его в первом же сражении с Митридатом, при том без всякого риска для себя, потому что он служил у него в армии и расстался с ним по-хорошему. Но когда перед сражением все согласились с тем, что гибель неизбежна, и даже примирились с этим, он, а не кто-нибудь другой, предложил план, который привел к разгрому вчетверо более сильного противника.

И зачем ему сейчас возвращаться во Фракию? Он слишком уж крепко связан с Римом. Разве не собирался он жениться на римлянке и войти в патрицианскую среду? Перед ним открывалась перспектива стать претором в Иберии. Он отлично понимал, что Сулла наградит его этим назначением за спасение двух римских армий.

А какие возможности для преуспевания даст ему Фракия, даже если бы его избрали вождем всех племен? Он достаточно умен, чтобы понять, познав величие и могущество Рима, что Фракия не устоит перед его натиском.

Может быть, Спартак рассчитывал на союз с Митридатом? Но тогда он позволил бы ему победить. Да и Митридата он покинул в свое время потому, что ему не нравились порядки в понтийской армии.

Может быть, он вообразил, что сумеет объединить все фракийские племена? Но он же понимает, что этого и за десять лет не сделать, а Рим столько времени ждать не будет.

Что же заставило его перебежать к своим? И насколько они ему "свои" после того, как он привык к Риму? Ему нравился Рим, и в этом не было притворства.

В пользу предположения о дезертирстве говорило только одно: в характере Спартака было нечто авантюристическое. Действительно, его смелость, его стратегические замыслы, его действия всегда были на грани авантюризма, хотя и приводили к успеху. Но бегство к фракийцам! Какие выгоды может сулить оно Спартаку?!

"Да, загадал ты нам загадку, друг Спартак", — закончил свои размышления Деций Гортензий, так и не придя ни к какому выводу.

В ту же ночь, в горной пастушеской хижине Спартаку тоже не давали покоя горестные мысли:

"Они думали, что, освобождая меня, делают мне добро и не ведали, что тем самым причиняют величайший вред и мне и себе... Я уже никогда не стану самостоятельным полководцем, освободителем угнетенных народов...

Не будет сильной, независимой Иберии... Союза с Митридатом... Избавления всех фракийцев от гнета... Объединения племен... Как было бы хорошо дружно хлынуть на Италийский полуостров... Чтобы Рим щедро заплатил всем нам за причиненное зло! И чтобы люди жили как братья!..

Все пропало! Как могут боги быть столь безмилостны и несправедливы!"

Потом он стал вспоминать как все это произошло. И понял, что меды тоже думали о его и о своем благе, рисковали жизнями, чтобы спасти его.

"О чем же я в тот момент думал? Мог ли я сообразить что делать, когда услышал их боевые крики, восклицания, яростный и восторженный рев, от которого я потерял голову и забыл обо всех своих планах... и чувствовал только одно — радость, что я среди своих. Было ли у меня время что-нибудь решать? Мог ли я объяснить им: "Не похищайте меня, я буду полезен вам как римский претор в Иберии. Я буду нужен не только вам, но и другим народам. Я должен отплатить Риму за страдания всех покоренных, всех уведенных в рабство, всех замученных..."

Но поздно, сейчас уже слишком поздно об этом думать. Сейчас он снова возглавит отряд медов в их борьбе с римским неприятелем и в конце концов погибнет с достоинством и честью в одной из схваток с врагом.

И уже для собственного утешения, не очень веря в то, что это возможно, Спартак думал: "Надо начать переговоры с Митридатом о союзе... Надо договориться хотя бы с пеонцами... Неужели им не надоело терпеть унижения? Лучше невзгоды и опасности в лесах и горах, чем позорное благоденствие, зависящее от милостей врага".

Деций Гортензий восстановил римских наместников во Фракии в своих правах и вернулся в Рим. Своим докладом о победе над Митридатом он обрадовал Суллу, а новостью о загадочном исчезновении Спартака сильно поразил и озадачил его.

Спартак попросил у Мукапора руки Мезанеи, младшей из трех его дочерей.

— Еще тогда, за завтраком, — сказал Мукапор, — когда ты в первый раз был моим гостем, я понял, что рано или поздно ты станешь моим зятем.

Прошло немного времени. Римляне, построив себе во Фракии хорошо укрепленные лагеря, объявили ее своей новой провинцией, но меды противились приказам римского проконсула. Он мог распоряжаться только там, где стояли его гарнизоны. Леса, горы, неприступные районы оставались вне его власти. Мукапор и Спартак со своими отрядами время от времени напоминали римлянам, что вовсе не считают их господство постоянным.

Часто Спартак появлялся и на землях пеонцев, из-за чего тамошний наместник, зять Реметалка, вынужден был каждый раз пользоваться гостеприимством претора в хорошо укрепленном лагере.

Спартак неоднократно бывал в соседних племенах, уговаривал их вождей заключить союз для общего отпора завоевателям. Возвращался он обычно разочарованный. "Как видно, Рим и тут наведет порядок, — горько признавался он себе. — Он соберет нас под свое владычество, и все мы объединимся, как его поданные. В конце концов Фракия станет единой — но как римская провинция..."

Чем больше огорчала Спартака раздробленность племен, и чем больше он обманывался в их вождях, тем больше он упорствовал в своей непримиримости к римскому владычеству. Он спускался почти до нижнего течения Стримона и причинял большие неприятности отдельным римским гарнизонам. Он словно нарочно искал для себя опасности.

При одном из набегов он был коварно предан. Заслуга в этом принадлежала исключительно зятю Реметалка.

В яростной битве, в которой уцелело лишь несколько его соратников, Спартак был взят в плен.

Проконсул отправил его под надежной охраной в Рим.

А тем временем Мезанея родила сына.

В Риме Спартак попросил доставить его к Децию Гортензию, сказав, что должен сообщить ему нечто важное. Начальник конвоя уважил просьбу Спартака.

Гортензий начал разговор первым:

— Мы не могли даже предположить, что ты совершишь нечто подобное, Спартак.

В его голосе не было даже оттенка укора, взгляд был спокойно сосредоточенным.

— Я сам не мог предположить, что это случится, — ответил Спартак. — Можешь мне в этом поверить.

В лице у Гортензия что-то дрогнуло:

— Я всегда тебе верил.

— Я не давал тебе оснований сомневаться во мне, благородный Гортензий.

— Ты завоевал даже доверие всемогущего Суллы.