Евгений Войскунский - Балтийская сага

Мы спускались с высокого берега к воде. Тут была скамеечка, мы садились и смотрели на остров Котлин, — он был прямо перед нами, немного левее, омываемый светло-голубой, посверкивающей на солнце водой. На дальнем его краю просматривалась затянутая легкой дымкой серая масса домов Кронштадта, — и высились над ней трубы Морзавода и, конечно, Морской собор. Я смотрел на его купол, увенчанный, вместо привычного обрубка, новеньким крестом. Медленно плыло над крестом бесконечно длинное облако.

И плывут перед мысленным взглядом разрозненные картинки воспоминаний.

Наша «щука» малым ходом приближается к стенке Купеческой гавани, нас встречают… трубят трубы и лязгают медные тарелки бригадного оркестра… ах, здравствуй, Кронштадт, вот мы и вернулись… все торпеды влепили в борта немецких транспортов… нет, не бывает, чтобы все… одна прошла мимо… нас бомбили страшно, долго, настойчиво… но мы уцелели… прошли сквозь минные заграждения… повезло… давай, давай, труби, Кронштадт… слава тебе… а нам — баню бы поскорее… это ж такое счастье — баня…

Идем по Карла Маркса, вдоль канала… с Лёней Мещерским, еще далеко не адмиралом… в Дом флота идем, и вдруг артобстрел… сигаем, чтобы укрыться, в щель на углу Советской улицы… так твою растак! в щели полно холодной воды… окунулись по самые, ну эти…

— Я все думаю об этом фильме, — говорит Рая, глядя на остров Котлин. — Ты заметил, что через него все время проходит «Поклонение волхвов» Леонардо?

— Да, заметил. Ну и что?

— Это же не случайно. Это мотив. И служанку не случайно зовут Марией.

— Что ты хочешь сказать, Райка?

— Цивилизация греховна. Спастись можно возвращением к библейски простой жизни. Но не только.

— Что еще?

— Жертва нужна. Недаром же фильм так и назван: «Жертвоприношение».

— Какая жертва? Сжечь свой дом, как сжег Александр?

Рая молчит. Не отвечает. Задумчиво глядит на Кронштадт, затянутый дымкой.

Плывет над Кронштадтом рваное, тревожное, нескончаемое облако моих воспоминаний.

Лето прошло спокойно. А в сентябре — опять тревога…

Ровный посмотрел Раю и сказал:

— Не нравится мне узелок над ключицей. Надо кольнуть.

— Мариан Никитич, — воззрился я на него. — Этот лимфатический узелок ведь был с самого начала. И вы в нем ничего…

— Да, был. Но сейчас я его прощупываю по-другому.

— Так что же это?

— Метастаз.

О Господи! Как удар прямо под дых…

— Привезите ее в понедельник, возьмем пункцию. — Ровный, как всегда, деловит. Звонит по внутреннему телефону: — Аркадий, карточка Плещеевой у тебя? Принеси.

Лечащий врач, молодой симпатичный Аркадий Сергеевич приносит карточку. Ровный смотрит, сколько сделано сеансов облучения.

— Надо добавить лучей, — говорит он. И, кинув взгляд на меня: — Эк вы побледнели, сударь. Извольте держаться как следует. Раисе о развитии болезни — ни слова.

— Да, да, конечно…

В понедельник взяли пункцию («кольнули»).

— Так, — сказал мне Ровный. — Поговорим с радиологами, и завтра начнем облучение. Может быть, амбулаторно.

— А результат пункции? — спрашиваю.

— То, что я сказал.

И начал я ежедневно возить Раю в радиологическое отделение. Оно помещалось в подвале института. Рая входила в аппаратную, а я ожидал, слонялся по прихожей, ужасно хотелось курить, но я же бросил…

После первого сеанса Рая вышла спокойная, сообщила с улыбкой:

— Облучение на гамма-аппарате, он называется «Агат». Нет, совсем не больно. Слегка щекотно.

— «Агат» тебе поможет, — говорю. — Сядь, отдохни.

С полчаса Райка отдыхала, потом мы выходили, брали такси (почти всегда подъезжали они к институту) и ехали домой.

Рая держалась отлично. Ни единого слова жалобы.

А я…

Я так надеялся, ТАК НАДЕЯЛСЯ, что передышка после химии будет долгая…

Предел гамма-облучений — тридцать. После двадцать пятого хотели прекратить: кожа у Раи на ключице красная, обожженная. Но Рая попросила продолжить.

— Я выдержу, — сказала. — Давайте доведем курс до конца.

И выдержала все тридцать сеансов.

— Ты у меня молодчина, — говорю.

Но душа у меня не на месте…

Ровный осмотрел мою женушку и, когда она вышла из кабинета, сказал мне:

— Этот метастаз забит. На этом месте больше не будет роста клеток.

— А на другом?

— Кто знает? После отдыха обследуем и решим, что делать дальше. Может, заменим гормональный препарат.

Шла зима. Зима тревоги нашей.

Каждое утро я втирал в Райкину обожженную кожу облепиховое масло.

Каждое утро, проснувшись, я, на старости лет отринувший привычный атеизм (он мне надоел!), шептал молитву.

— Господи! — молил я. — Не дай распространиться болезни… Спаси, спаси мою любимую… Она безгрешна… Она верна Тебе… Спаси, спаси ее…

Опять химия. Опять анализы.

Третьего марта (проклятый день!) Ровный показал мне рентгеновский снимок с темным пятнышком в легких.

О Боже!

— Не думал, — пробормотал я, — что пойдет так быстро…

— Да и я не думал, — сказал он. — Клетки есть разные. Одни поддаются лечению быстро, другие не очень. Будем лечить. После праздника привезите Раису.

И он упомянул о применении адриабластина. Рая не раз слышала от соседок по палатам об этом препарате, — о нем говорили как о последнем средстве…

Но наступает великий праздник — Женский день. Моя жена, радостно оживленная (о пятне на снимке я ей не сказал), затеяла «наполеон». Она печет коржи, а я взбиваю в большой миске крем. Я сбегал… то есть, вернее, приплелся к метро — и не ошибся, там, у входа, продавали мимозу.

— Димка! — воскликнула Рая, принимая три желтых веточки. — Спасибо! Какая прелесть, аромат какой!

— Эти цветочки предвещают весну, — говорю и добавляю латинскую фразу, слышанную от Боголюбова: — Non multa, sed multum.

Как раз он, Глеб Михайлович, и позвонил в полдень, поздравил Раю с праздником. Он долго болел, перенес инсульт, но сумел выправиться, только ногу тянул при ходьбе. Ходил с палочкой медленно-медленно. «А куда торопиться?» — улыбался он своей удивительной — детской? нездешней? — улыбкой.

Рая пригласила его в гости. И в восьмом часу вечера Глеб Михайлович заявился к нам с женой. Она, Наталья Дмитриевна, вообще-то из дому почти не выходила (свой набор болезней был у нее), но Глеба она вытащила из инсульта и одного из дому не выпускала. Сухощавая, изжелта-седая, она говорила простуженным голосом, как бы через нос. Лицо у нее было приятное, сохранившее, при серьезном возрасте, черты прежней красоты.

Они принесли коробку шоколадных конфет и подарок Рае — вязаную голубую кофточку-безрукавку, — Наталья Дмитриевна была искусной вязальщицей. Рая тут же кофточку примерила и уже не снимала: кофточка была ей впору.

— Голубое вам очень к лицу, — сказал Глеб, галантный человек вне возраста.