Ирина Корженевская - Девочка-Царцаха

— Но калмыки живут ведь, и я как-нибудь проживу... Я люблю лошадей,—как бы извиняясь, добавила она.—Мне нравится, как пахнет лошадь, и даже... запах лошадиного пота и тот мне нравится.

— Привычка — великое дело. Вот я по этим степям, почитай, годов сорок шатаюсь, и мне они очень по сердцу пришлись. А иные говорят, никакой, слышь, красы в них нет. Булг-Айсту тоже каждый проезжий дырой обзывает и по-всяческому... А я Булг-Айсту ни на какой город, даже на Москву не променяю... Роща-то, где сейчас люди гуляют, от жары спасаются,— ровесница моя — тысяча восемьсот шестьдесят второго года посадки... Родители мои в Булг-Айсту пришли, когда там еще никто не жил. За посадками ухаживали. Только когда мне шестнадцать лет стукнуло, началось поселение. Первых дворов, наверное, не больше десятка было... А сейчас триста! Год от году растет Булг-Айста, а теперь поговаривают — городом будет... И деревья меня переживут. Век у них долгий, не как у человека! Не успел пожить вдосталь, умирать пора.— Он вздохнул.

— Не хочется умирать?—спросила Ксения, залезая на телегу и закутываясь в палатку.

— А кому оно хочется, гражданочка,— отозвался старик.— Пташке малой, суслику и тем неохота. Да я что! Только бы детишки пристроены были. Сыновья-то у меня ничего — мастера: один плотничает, другой кузнецу помогает, а вот дочка у меня красавица, об ней забота: замуж бы ее получше выдать, а тогда и помирать можно.

— Женихов нет, что ли?

— Да какие ныне женихи? Все они до первой ночки, либо как этот Михаил Иванович. Есть один у меня на примете,— помолчав, добавил Говоров.— Хотел бы я дочку за него пристроить. Правда, неграмотна она, но и он-то не так чтоб уж шибко образован. Парень он смирный и дело свое, хоть небольшое, знает, вот что главное. Одно время я приметил, он на дочку мою поглядывал, да потом городская финтифлюшка приехала и голову ему затуманила... Жаль... Парень такой смирный, обходительный, и специальность его мне нравится. Да вы его, наверное, знаете—лесоводом в Булг-Айсте работает...

Ксения даже приподнялась от удивления. Это он, оказывается, Елену Васильевну финтифлюшкой называет. Вот интересно!

— А дочке вашей он нравится?

— Неужто нет?— И Говоров долго еще расхваливал Ксении и дочку, и ее приданое и ругал теперешних женихов безбожниками и брандахлыстами.

В степи было тихо-тихо. Где-то поблизости мерно хрупала Машка. Пролетали какие-то басистые жуки. Ксения лежала, закинув руки за голову, и смотрела на кружащиеся в черной бездне звезды, а Говоров еще долго копошился под телегой, что-то шептал и вздыхал.

С того дня, как раненный в плечо Ибель Сарамбаев поехал к начальнику милиции, Ксения его не видела. Правда, до неё дошел слух, что в Харгункины сразу же был послан небольшой отряд для обыска хурула и что гелюнг был арестован, но ей хотелось знать подробности.

Поэтому Ксения обрадовалась, застав Ибеля в исполкоме, и засыпала его вопросами...

Оказывается, под полом кумирни в хуруле хранились боевые припасы и оружие. Они были там припрятаны еще со времен гражданской войны...

Гелюнг сознался, что бандиты из шайки Озуна регулярно посещали хурул, чтобы пополнить боевые и продовольственные запасы. Ибеля, по словам гелюнга, ранил Багальдан, самый молодой из бандитов. Когда Ибель разговаривал с гелюнгом, Багальдан стоял за воротами и слышал, что Ибель интересуется, почему лошадей завели в хурул. Багальдан боялся, что Ибель вооружен и будет подстерегать его при выезде из хурула. А сам гелюнг боялся одного — как бы Багальдан не убил Йбеля на священной земле около хурула, где даже нельзя резать скотину. Сознался гелюнг и в том, что, несмотря на запрещение советской власти, он продолжал лечить больных, обращавшихся к нему, всегда одним и тем же лекарством, которое урусы называют сулемой. Но ведь так лечили много лет все гелюнги! Суда над гелюнгом еще не было, но хурул теперь закрыт, и в аймаке стало гораздо спокойнее.

— Теперь милиция очень хорошо за всеми хурулами смотрит,— сказал Ибель.— Наверное, еще в каком-нибудь хуруле тоже склад есть. Очень это хорошо, что мы такое дело с тобой узнали. А плечо мое уже совсем не болит, остался совсем маленький след от раны. Теперь поедем, пожалуйста, ко мне в хотон, я буду козла резать, тебя угощать...

Ксения отказалась— времени у нее совсем нет. Нужно скорее ехать дальше. А где багша?

— Багша второй день сидит в школе и на работу не выходит. Пятьдесят рублей у него пропадал, про него все время говорит, и думает, что Ибель его деньги взял.

— Ну что за глупости!— сказала Ксения,— Идем сейчас к ней вместе.

Капитолина сидела в классе и дремала.

— Почему вы до сих пор не в степи?— спросила Ксения.

—<���Меня обокрали,— ответила Капитолина.

— Обокрали? Когда и кто?— спросила Ксения и повернулась к Ибелю, стоявшему у стены со скрещенными на груди руками.

— Не знаю, не знаю!

— А где был Михаил Иванович?

— Тоже не знаю. Вчера он был еще здесь. А деньги пропали после.

— Я очень сочувствую вам,—сказала Ксения,— но все-таки почему вы до сих пор не в степи? Разве нет рабочих?

— Какой нет!— воскликнул председатель.— Рабочие пришли еще вчера.

— Но я же вам сказала — меня обокрали... Исчезли пятьдесят рублей! А яда тоже нет. Как же мне работать?!— воскликнула Капитолина.

— Как нет? Украли два бочонка яда? Но кому они нужны? Нет, этого не может быть!—Ксения снова посмотрела на Ибеля.

— Я ему уже десять раз говорил, никакой бочонка сюда не приехал. Я не видал никакой бочонка!

— Он не видал, а?— возмутилась Капитолина.— Я сама привезла и тоже десять раз тебе это повторила!

— Постойте, не кричите!—Ксения поморщилась.—Три бочонка я выдала сама Михаилу Ивановичу в Булг-Айсте: один для Сонринга, два для вас.— Она достала расписки и принялась их читать. Все сделали наоборот! Какая рассеянность! Белова расписалась в получении двух бочонков для Харгункин. А для Сонринга один бочонок получили вы... Где же он?

— Я ничего не принимала. Это не моя подпись,— сказала Капитолина.

— Это я подписал,— сказал председатель.—- Только я бочонка не видал. Я видел только мешки, сколько, я не считал тоже.

— Зачем же ты, Ибель, подписал без проверки?

— А я не знал! Я урус читать-писать совсем плохо.—Ибель расстроился.—Багша спать с утра поскорей ложился, когда этот толстый мужчина говорит ему: «Пиши давай сюда, что все получал». А багша вставать не хотел, говорит: «Ибель, пиши, пожалуйста...» Ну я писал, думал—пускай себе лежит. Дорога плохой был, он в балка в грязи долго валял себя. Зачем не подписать, это не тяжело. А сейчас багша другое говорит...

Ксения долго смотрела на Капитолину, та, насупившись, отвернулась к окну.