Ирина Корженевская - Девочка-Царцаха

Палатка защищала от ослепительного света, но не от жары. Ветер уже не освежал, как весною, а обжигал и высушивал все вокруг; этого мало: он приносил в палатку пуды горячего песка.

В дневные перерывы рабочие ложились под телегами, а Ксения в палатке. Расстелив на песке плащ, лежала пластом, вся в испарине.

По вечерам Ребджюр копошился за ящиками над сводками, которые он очень любил составлять, а особенно подписывать. Разумеется, Ксении частенько приходилось их переделывать, но она делала это так, чтобы Ребджюр не заметил. Зачем было его огорчать? А упражняться ему было только полезно.

Часто Ксения наблюдала, как Ребджюр писал. Каких великих трудов ему стоило это дело! Из-за ящиков виднелась его голова. Он кряхтел и потирал лоб, вспоминая, как пишется та или иная буква.

— Что, Ребджюр? Устал? Отдохни немножко,—говорила Ксения.

— Немножко-немножко уставал,— смущенно признавался он.

— Ну оставь. Я потом кончу.

— Нет, как можно! Я хочу кончать сам. Только ты, пожалуйста, мне один буква окажи, один только буква, вот, посмотри!— И он протягивал Ксении помятый и засаленный лист, испещренный невероятными каракулями.

Самой тяжелой для Ребджюра оказалась буква «ф», которую он запомнил только после того, как Ксения сказала, что она похожа на человека, положившего руки на бедра. При этом Ксения не поленилась встать и показать «ф» на самой себе. Это привело Ребджюра в неописуемый восторг.

— Эффф... эффф...—-зафыркал он, выводя букву, и подняв вспотевшее лицо, заявил: —Теперь я не забываю!

Сначала все рабочие казались Ксении удивительно похожими друг на друга, но постепенно она научилась не только различать их по внешности, но и запоминала их имена и даже особенности характера. Быстрее других она познакомилась с Инджи — тем самым, на которого еще Виктор Антонович советовал ей обратить внимание за то, что он был противником женского руководства. Это был угрюмый худой мужчина лет сорока пяти. Одет он был хуже других. На его плече через лохмотья рубашки виднелась какая-то болячка. Инджи поминутно передергивал плечом и чесал его.

Ксения попробовала полечить его цинковой мазью. Инджи не протестовал и не благодарил Ксению. Зато на другой день он пришел в палатку и через Ребджюра спросил, сможет ли она и сегодня его полечить: после вчерашнего лечения болячка перестала чесаться и сегодня он ни разу из-за нее не просыпался.

В течение недели Инджи приходил на перевязку каждый день и уже разговаривал с Ксенией сам, а когда на месте болячки осталось красноватое пятно, он в первый раз улыбнулся Ксении и, погладив ее по спине, сказал: «Йир сяахн эмч!» 25 25 Очень хороший доктор. .

Вслед за этим Ксении пришлось заняться нарывом на пальце

у одного парня, вытаскивать огромное количество заноз и лечить всевозможные ссадины и даже пустяковые царапины. Полечиться у собственного эмчи хотелось всем, и Ксения никому не отказывала. Она поила их мятными каплями, накладывала компрессы и мазала их йодом, а весельчакам, которые придумывали себе недомогания с единственной целью полечиться от нечего делать, давала понюхать нашатырный спирт. Нюхнув его, мнимобольной подпрыгивал, чем и приводил своих приятелей в самое веселое настроение, а сам мгновенно «вылечивался».

Как-то вскоре после начала работ исчез единственный в отряде гаечный ключ. Ребджюр сбился с ног, разыскивая его, и чуть не стонал, рассказывая Ксении о его пропаже.

— Его кто-нибудь брал,—сказал Ребджюр.

Ксения сказала рабочим через Ребджюра, что среди них есть плохой человек,— взял ключ. А без ключа нельзя проверять аппараты. Тот человек, который взял этот ключ, наверное, очень любит царцаха. Наверное, он хочет, чтобы царцаха всегда жила в степи.

Рабочие долго шумели, а потом вышел Инджи:

— Такой человек, который взял ключ,— плохой человек. Этот человек сидит сейчас с нами и все это слушает. Вот я ему говорю

— завтра утром пусть ключ ляжет на бочку с белым порошком. Если же завтра там его не будет, я сам его найду, я знаю, у кого его надо искать.

На следующее утро ключ нашелся там, где потребовал Инджи, и все были очень довольны.

Узнав, что начальник собирает всяких букашек, каждый из рабочих считал необходимым принести ему какого-нибудь жука или паука. И Ксения должна была признать, что если бы не эти люди, коллекция ее была бы не так разнообразна.

Однажды в палатку ворвался запыхавшийся парень.

— Кюкин-Царцаха! Манчжи-ауга надо?

— Надо,— сказала Ксения,— мне все надо.

Он тотчас убежал.

— Ребджюр! Что такое манчжи-ауга?

— Манчжи-ауга?—Ребджюр зажмурился и замахал руками.

— Это очень, очень злой! Совсем белый и страшный!

Через некоторое время парень появился в сопровождении товарищей; в руках у него были две толстые полынные ветки, а между ними зажата огромная, волосатая, с сизым клювом фаланга.

Ксения подставила ему банку со спиртом. При общем ликовании фаланга пошла на дно.

По вечерам в палатке горел фонарь, и она казалась издали прозрачной. На свет фонаря прилетали бабочки и жуки, и рабочие могли часами смотреть, как Ксения их ловит и укладывает на вату, и постоянно спрашивали, как звать того или иного жука.

В первый раз они спросили про священного копра, чем и поставили Ксению в тупик. Не могла же она обучать их номенклатуре Линнея! Потом она вышла из положения:

— Этого жука зовут копром —сказала она,—Отец его был священником, по-вашему — гелюнгом, а дедушку его звали скарабеем.

Но тут вмешался Ребджюр.

— Как можно!—воскликнул он.— У гелюнга детишка никогда нет.

— Это только у ваших гелюнгов детишек нет,— изрекла она,

— а у жуков все гелюнги имеют детей.

С тех пор рабочие всегда спрашивали, как зовут не только жука, но и его деда и отца.

Значительно легче было объяснить им про сороконожку: тут пошли в ход растопыренные пальцы и ноги.

— Моя-твоя —два ножка. Лошадь — четыре ножка. Царцаха

— шесть ножка, манчжи-ауга— десять ножка, а это — сорок нож- ка... Сороконожка!

Это поняли все сразу. Особенно развеселился один рослый парень. Он забегал по палатке на четвереньках, крича: «Моя-твоя два ножка, а это будет четыре ножка». Старшие же заспорили: оказалось, что по-калмыцки это семидесятиножка, и поэтому решено было сделать урусам контроль. Считали они довольно долго и наконец убедились, что прав урус.

— Как твоя голова все знает?!—удивился Ребджюр.

— Если бы все! Это тебе кажется,— вздохнула Ксения.

Ксения сравнивала своих знакомых с этими детьми степей. Ни один из калмыков не сказал ей грубого слова, ничем не задел ее, не оскорбил. А разве не могли бы?

Одна мысль все чаще и чаще занимала Ксению: в отряде ни разу не удалось ей услышать ни слова о бандитах. Почему? Может быть, рабочие говорили о них между собой, а с ней только о насекомых и о работе? Но бандиты были где-то рядом. Как же можно было ничего не говорить о них? И она решила спросить об этом Ребджюра.