Алан Савадж - Повелительница львов

Он снова сглотнул.

— Они не хотели назначить регентшей королеву Екатерину.

— Вы наш главный министр, Эдмунд. И должны об этом позаботиться.

Он ещё раз сглотнул и поспешил прочь, оставив меня наедине с моими недобрыми предчувствиями, для которых имелись достаточно веские основания. Поистине несправедливо устроен этот мир, ибо нам, женщинам, приходится опираться на мужчин, зачастую куда более слабых, чем мы сами, чтобы выполнить то, что считаем необходимым. А Эдмунд, невзирая на всю его красоту и эффектную наружность, невзирая на кровь Плантагенетов в его жилах и несомненную любовь ко мне, безусловно был слабейшим человеком.

Вполне естественно, узнав о постигшем короля несчастье, все члены палаты лордов и палаты общин собрались в Вестминстере, и прежде чем мы успели опомниться, парламент начал внеочередное заседание. Эдмунд обрисовал сложившуюся ситуацию и предложил, чтобы, во имя моего ещё не родившегося ребёнка, меня назначили регентшей. Однако я не подсказала ему, чтобы он добавил, что его исключительное в своём роде предложение продиктовано обстоятельствами. Лорды набросились на него, как стая волков, а палата общин негодующе загудела.

Я никогда не знала наверняка, чем вызвано враждебное ко мне отношение — тем, что я женщина, да ещё и француженка, или граничащим с уверенностью опасением, что в случае, если я буду назначена регентшей, Сомерсет останется на своём посту. Так, несомненно, бы и произошло, хотя, стань я королевой-регентшей, приняла бы куда более активное участие в государственных делах.

Этого они, возможно, и боялись больше всего.

По этой или по иной причине, но наше предложение провалилось, хотя и удалось достичь компромисса. Благодаря усилиям верного архиепископа Кемпа было решено сохранить на ближайшие месяцы статус-кво в надежде на то, что Генрих за это время поправится. Лордам это пришлось не по вкусу, и меньше всего это понравилось Ричарду и его приверженцам, но никто не решился вступить в спор с архиепископом и тем более утверждать, будто болезнь Генриха может пагубно отразиться на управлении страной. Что до меня, то я была счастлива, что окончательное решение отложено; отсрочка не только давала мне время обрести обычное самообладание, но и, возможно, родить наследника престола.

Должна признаться, я была приятно удивлена тем, что кузен Ричард не поднял обычного шума, удовольствовавшись относительно скромными требованиями. Сказавшись больным, он даже не приехал в Вестминстер. Мы сочли это благом для себя, но нам следовало знать его лучше: Ричард просто разрабатывал свои тайные планы.

Между тем делалось всё возможное для исцеления Генриха. Создавшееся положение вызывало у меня большую тревогу. Я, конечно, знала, что дед Генриха по матери впал в безумие и что душевными расстройствами страдала вся семья Валуа. К счастью, наше семейство Анжу было боковым ответвлением.

Важно, однако, было то, что у Карла VI, как я слышала, безумие проявлялось только в странном по временам поведении, пока в один злосчастный день какая-то женщина не схватила его коня под уздцы и не предрекла ему скорую гибель. Вероятно, и она тоже была безумна, однако её пророчество произвело на короля драматический эффект: он обнажил меч и принялся с криками ярости рубить всех без разбору окружающих. Допустим, эта вспышка гнева объяснима. Но всю остальную свою жизнь, даже после того как пророчество ведьмы не оправдалось, он страдал подобными же вспышками буйства, и тогда всем, кто его окружал, не исключая и жены, угрожала опасность.

Правда, прелестная Изабо редко бывала с ним рядом. Большую часть своей жизни она проводила в отдалённых замках, обучая науке любви молодых сквайров; я уже не говорю о том, что она писала стихи.

Впрочем, дядя Шарли, хотя и вёл себя подчас странно, всё же никогда не накидывался с мечом на окружающих. Его безудержное распутство заставляет заключить, что он пошёл скорее в мать, нежели в отца. Что до кузена Луи, то я предпочитаю о нём пока умалчивать, хотя в своё время и должна буду многое поведать.

Но никогда ещё эта, очевидно наследственная, болезнь не проявлялась в полном упадке умственных и. телесных сил, хотя в болезненном состоянии Карл VI не узнавал (или не желал узнавать) свою королеву. Можно не без основания предположить, что некоторые части мозга и тела продолжают функционировать даже во сне, или мы умирали бы каждую ночь. Вот в этих-то частях мозга и тела и теплилась жизнь Генриха. Но он не говорил и, казалось, ничего не видел и не слышал. Он был не в состоянии шевельнуть ни рукой, ни ногой, и его приходилось кормить как грудного младенца, когда у матери нет молока, а кишечные отправления происходили как бы сами собой. Нам не приходилось возлагать особых надежд на будущее.

Однако, повторяю, его болезнь проявлялась отнюдь не так, как у других членов семьи. Тем не менее он был королём и следовало приложить все усилия, чтобы вернуть ему утраченное здоровье. Некоторые из применявшихся врачами методов производили неприятное впечатление: ему втыкали булавки в ягодицы, опрокидывали на него вёдра ледяной воды либо начинали обращаться с ним как с новорождённым, кричали ему «цып-цып-цып», точно он был курицей, называли всякими, до тошноты омерзительными, именами, но ни один из этих методов не приносил ни малейшей пользы.

Всё это время я никак не вмешивалась в лечение. Если бы я чувствовала себя достаточно здоровой и бодрой, то попробовала бы применить метод чувственного возбуждения, как ни претило бы это мне. Но моей единственной заботой был ребёнок. Эта осень показалась мне самой долгой в моей жизни, но наконец 13 октября у меня начались схватки. Фрейлины встревоженно хлопотали вокруг меня, но, невзирая на общую суматоху, я вела себя спокойно и мужественно, ведь этого момента я ждала всю свою жизнь. И вот наконец на руках у меня был сучащий ножками младенец, который дёргал меня за груди.

Оповещать об этом событии короля не имело никакого смысла, поэтому немедленно была созвана палата лордов. Я очень сожалела, что отсутствует Йорк, мне бы так хотелось взглянуть на выражение его лица. Однако почти столь же радостно было видеть подобострастие тех, кто присутствовал. Всё в новорождённом, от бледно-голубых глаз до рыжевато-золотых волос, свидетельствовало о том, что он настоящий Плантагенет. Разумеется, первый пушок на голове очень быстро сменился локонами того же цвета. Но такие волосы были не только у герцога, Сомерсетского, но и у его кузена — короля, поэтому никто не высказывал сомнений.

Всё это время король занимал важнейшее место в моих мыслях, но я не хотела, чтобы ему показывали сына, пока не смогу присутствовать при этом сама. Через два дня, сопровождаемая моими фрейлинами, Сомерсетом, Букингемом и архиепископом Кемпом, я вошла в королевскую опочивальню.