Алан Савадж - Повелительница львов

Но в то время Ричард Глостерский ещё играл на коленях Гордячки Сис, и Йорк добросовестно соблюдал обязанности, которые накладывало на него положение. Он посетил короля, чтобы ознакомить его с мерами, предпринимаемыми правительством. Посещение это, разумеется, было бесполезно, ибо Генрих продолжал смотреть отсутствующим взглядом в потолок. Конечно, он тотчас же сместил Сомерсета со всех его постов и заточил в Тауэр, чего и следовало ожидать. Хотя мне и пришлось дать своё позволение на арест дорогого Эдмунда, я добилась того, чтобы его не обвиняли в измене и не угрожали казнью. Заверения Йорка, будто Эдмунд лишён свободы в интересах собственной безопасности, выглядели вполне правдоподобно.

Верно и то, что Йорк выдвинул своего собственного ставленника на пост архиепископа Кентерберийского, но его кандидатуру было трудно оспаривать, ибо этот человек был одним из королевских кузенов. Зовут его Томас Буршье, и он является — так как всё ещё жив и всё ещё архиепископ, хотя ему уже за восемьдесят! — третьим сыном Уильяма Буршье, графа Юэсского, от леди Анны Плантагенет, дочери Томаса Вудстока, младшего сына Эдуарда III, а стало быть, первым кузеном Букингема и близким или дальним родственником всех нас. Этому учёному, глубоко верующему прелату в то время только-только исполнилось пятьдесят, но он уже был епископом Вустерским. Я ничуть не сомневалась, что в стране много более достойных прелатов. Не сомневалась и в том, что Ричард остановил на нём свой выбор, потому что был уверен в его поддержке. Но Ричард, будучи весьма, тонким политиком, выбирая Буршье, заручался и поддержкой Букингема; Букингем же, в свою очередь, оставался одним из главных моих сторонников, поэтому мне и пришлось дать своё согласие.

Устроив все эти важнейшие дела, Ричард энергично взялся за управление страной. Скудость казны не позволяла ему предпринимать какие-либо авантюры во Франции, во всяком случае, я не думаю, чтобы он решился это сделать, ибо тогда ему понадобилось бы покинуть страну и короля — и меня. Но в стране был водворён порядок, и для меня наступили счастливые времена. Никто не решится обвинить меня в том, что я несправедлива к моему врагу, но я нисколько не заблуждалась относительно истинных его намерений. Кузен Ричард старался управлять Англией как можно лучше не ради Генриха, он делал это ради следующего короля в простодушной уверенности, что этим королём будет он сам. Угроза рокового исхода витала над нами денно и нощно, ибо человек, который не в состоянии двигаться и кажется мёртвым, разве что дышит, переваривает пищу и испражняется, может в любой момент прекратить все физиологические отправления.

Никто из окружающих меня людей не давал себе труда задуматься над тем, что произойдёт в таком случае. Йорк отмёл все инсинуации относительно рождения принца Эдуарда, но не оставалось сомнений, что он верит им. Поэтому он и считал себя законным наследником. Объявит ли он себя королём в случае смерти Генриха? Или останется регентом при Эдуарде? Как бы там ни было, в его интересах, чтобы мой сын так и не достиг возраста, когда сможет править сам. Задолго до этого возраста он будет умерщвлён или объявлен незаконнорождённым. И все эти возможности непосредственно, затрагивали мою жизнь.

Нетрудно понять, что настал не очень счастливый для меня период. Сомерсет, готовый сражаться за меня, был в заточении. Букингем, который, как я знала, также готов сражаться за меня, находился на свободе. Но ни один из этих королевских герцогов, ни даже они вместе не могли стать достойными противниками Ричарда Йоркского, поддерживаемого Невиллями. Мне следовало найти равную им силу, но пока ещё я не знала, к кому обратиться. Оставалось только ждать и надеяться, что на мою защиту выступит какой-нибудь юноша — и у Сомерсета, и у Букингема были сыновья, Генри Бофор, красивый и сильный, уже блистал воинскими талантами... но он оставался ещё слишком молод.

Моё очевидное бездействие в преддверие резкого поворота в моей судьбе обусловливалось несколькими причинами. Прежде всего Йорк никак не ограничивал меня, проявлял снисходительность. Все, даже Гордячка Сис, относились ко мне с величайшим уважением, а самое приятное — моё финансовое положение разительно изменилось к лучшему. Йорк проявил большие, способности в сборе налогов, и впервые со дня замужества мне полностью выплатили причитающееся содержание.

Уверяю вас, что нет ничего более радостного, чем быть молодой матерью. Разумеется, я понимаю, что младенцам угрожают многочисленные опасности, что только один из трёх этих дорогих человечеству малышей достигает десятилетнего возраста, тем более совершеннолетия, и матерям часто приходится тосковать да горевать. Но в тот момент я чувствовала себя счастливицей. Эдуард был самым здоровым жизнерадостным ребёнком, какого только можно себе вообразить. Это даже тревожило меня, потому что характером ребёнок явно пошёл в Эдмунда и уже никак не напоминал Генриха. Однако никто не делал никакие намёков, я с восторгом наблюдала, как малыш растёт, и уже воображала себе, как, облачённый в латы и осенённый моим знаменем, он поведёт мои армии в сражение.

Была, однако, в то лето и ещё одна, третья причина, позволявшая мне чувствовать себя удовлетворённой, не знаю только, осмелюсь ли я о ней поведать. Но почему бы и нет, ведь я рассказываю обо всём без утайки.

Я уже писала, что два года назад, на свадьбе Элизабет Вудвилл и Джона Грея, я неосторожно обронила обещание со временем сделать блистательную молодую красавицу одной из своих фрейлин. И сама она, и её мать были в восторге, но через два месяца Белла оказалась в тягости. Да и чего, собственно, можно было ждать от удачного брака столь очаровательного создания с настоящим мужчиной, а не монахом?

Удалившись в сельскую глушь, она родила чудесного мальчика, но через два месяца снова оказалась в тягости. Эти волнующие события отняли у неё целых два года. Но весной 1454 года я терзалась, с одной стороны, беспокойством за здоровье и безопасность своего сына, с другой стороны, досадой, что мне так и не удалось стать регентшей. Появившись со своей дочерью в Вестминстере, Жакетта дала понять, что они были бы рады принять моё предложение.

Я сразу догадалась в чём дело: хотя сама Жакетта и продолжала рожать детей с однообразной регулярностью, она опасалась за здоровье своей дочери, которой, едва её утроба опустошалась, неугомонный муж тут же заделывал нового ребёнка. Мне, однако, было трудно понять, почему женщина должна опасаться подобного, ибо мне лично не слишком-то повезло в этом отношении. Тут самое время вспомнить, какого труда мне стоило затяжелеть и то, что я разрешилась от бремени в самый разгар политического кризиса, который мне удалось преодолеть, лишь пожертвовав дорогим Эдмундом. С того времени, как я абсолютно безуспешно пыталась растормошить Генриха, то есть с предыдущего марта, я была лишена того, что можно назвать истинным утешением. Подобное воздержание показалось бы длительным любой женщине, особенно такой, в чьих жилах струится не только голубая, но и алая кровь.