Алан Савадж - Повелительница львов

И всё же мне очень хотелось, чтобы Белла стала моей фрейлиной. Она была молода, в то время как все мои фрейлины уже начали стареть, и столь же умна, сколь хороша собой. Казалось, что единственное её желание — угодить мне. И у неё было двое мальчиков, один чуть постарше, другой чуть помоложе моего дорогого Эдуарда. Я уже воображала себе, как они станут вместе играть — и как вырастут настоящими паладинами, исполненными величайшего мужества.

Белла оказалась сама прелесть. Через несколько дней после того, как она вступила в мою свиту, я освободила бедную старую Байи от обязанности спать со мной — она так ужасно храпела — и заменила её своей молодой подругой. Я не хочу вдаваться в подробности наших отношений, замечу только, что женская любовь куда благороднее мужской, которой она, однако, ничуть не уступает в силе чувственности. Я употребляю слово «любовь» в самом земном её смысле. Белла не любила меня духовно: для неё я была лишь ступенью, ведущей к более высокому положению. И я не любила Беллу духовно: она служила мне утешением во времена испытаний и лишений. Я хотела её, и она не решилась отвергнуть объятий своей королевы.

Желания наши, в ту пору женщин ещё очень молодых — мне всего двадцать четыре, а Белле семнадцать, — были ограничены, зато каждая из нас высоко ценила красоту другой. Что ещё важнее — мы были подругами. Так, по крайней мере, я думала. Надеюсь, что не заслужу порицания, сказав, что теперь дружба представляется мне очень ненадёжной опорой.

Эти развлечения помогли мне скоротать долгое унылое лето, и наконец я увидела, что уже падают листья. Вместе со своими фрейлинами я очень скромно отпраздновала Рождество и передала свои добрые пожелания всё ещё находившемуся в заключении Эдмунду. Я молилась — безо всякой надежды, что мои молитвы будут услышаны Небом, но произошло чудо: они были услышаны.

27 декабря в мою комнату неожиданно вошёл Уэнлок. Я вместе с Беллой ползала на четвереньках, играя с детьми, но, едва взглянув на его лицо, поняла, что мне не следует досадовать на его вторжение.

— Ваша светлость, — сказал он, — сегодня его светлость отправил свои пожертвования в здешний Вестминстерский собор. А также в Кентербери.

Я уставилась на него, не в силах ничего понять. Белла захлопала в ладоши.

Мы тотчас же собрались и поехали в Виндзор. С Эдуардом на руках я дрожа вошла в королевскую опочивальню.

Генрих сидел на постели, а вокруг него толпились слуги, а также несколько священников.

— О Мег, — сказал он, — как хорошо вы выглядите!

— Ваша светлость... — Подойдя ближе, я протянула ему ребёнка. — Это наш сын, принц Эдуард.

— Да ну! — только и произнёс Генрих.

— Он очень похож на своего отца, ваша светлость, — заметила Белла. Разумеется, она сопровождала меня, так как мы были неразлучны. Мне её слова показались несколько двусмысленными, но Генрих истолковал их наиблагоприятнейшим образом.

— У него мои глаза, — сказал он.

— Не подержите ли вы своего сына, ваша светлость? — спросила я.

— О, охотно, мадам. — Он приласкал моего малыша. — Стало быть, Господь всё же благословил нас!

Было 30 декабря, и мне подумалось, что отныне всё в мире будет прекрасно. Однако оказалось, что это не так.

Как легко догадаться, мы тотчас же оповестили о выздоровлении его светлости всё королевство.

Для начала мы пригласили епископа Уэйнфлита и настоятеля монастыря Святого Иоанна посетить Генриха и убедиться в его выздоровлении. Что они и сделали, объявив затем, что нашли его совершенно здоровым.

Вообще говоря, трудно представить себе что-либо; более удивительное, чем болезнь Генриха. Он решительно ничего не помнил ни о том, что случилось, ни о том, что с ним делали врачи с августа 1433 года, хотя на его теле всё ещё оставались следы применявшихся ими методов «лечения». Невзирая на то, что мы всё время заботились о его кормлении, он очень ослаб от постоянного недоедания, а потому несколько недель не мог пройти даже двух-трёх шагов, и неудивительно, ведь Генрих пролежал в постели так долго. Но кроме вполне естественной слабости и пролежней, ничто не свидетельствовало о перенесённой им тяжкой болезни.

После того как прелаты удостоверились в выздоровлении Генриха, призвали лордов, и как бы раздосадованы те не были, им пришлось признать: король вполне здоров — и душевно и телесно. Тем временем я поручила Уэнлоку подготовить все необходимые бумаги, чтобы его светлость подписал их, как только сможет держать в руке перо. И всё же я вынуждена была водить его рукой, так как боялась упустить время.

Король, с моей помощью, подписал четыре главных декрета: о завершении регентства Йорка, о снятии Буршье с поста лорда-канцлера. — даже мне не по силам лишить его сана архиепископа, — об освобождении Сомерсета из Тауэра и, самое важное, о присвоении принцу Эдуарду титула принца Уэльского. Этот последний декрет подтверждал не только отцовство Генриха, но и право принца стать следующим королём Англии. Удручённый Йорк не мог оспаривать волю короля, только перевёл взгляд с кресла, где, подпираемый подушками, сидел Генрих, на кресло, где сидела я с принцем Эдуардом на коленях, и его глаза сверкнули сталью: он не сомневался относительно авторства декрета, лишившего его власти. Однако герцог принуждён был подчиниться и, покинув Виндзор, отправился на север, в Йоркшир, в свой замок Сэндал. За ним последовали и Невилли, столь же удручённые внезапной переменой в своей судьбе.

В Вестминстер вернулся Сомерсет. Он приветствовал короля, опустившись на колено, возблагодарил Небо за его выздоровление и достаточно скоро нашёл возможность остаться со мной наедине и стиснуть меня в своих объятиях.

— О Мег, Мег, — шептал он, целуя мою шею и ушко, одновременно упоительно лаская меня под нижней рубашкой, — я уж было отчаялся.

— Никогда не отчаивайся, Эдмунд, — подбодрила я его. — Но... всё это может повториться. — В смятении он откинул голову, и его щёки стали пепельно-серыми. — Никто не знает ни причин этой болезни, ни даже каковы её симптомы, — заметила я, — а, следовательно, неизвестно, как её лечить. Навряд ли умственные способности Генриха улучшатся с годами.

— Что же делать?

— Именно это нам и следует решить прежде всего. Конечно же, при первых признаках возвращения болезни мы должны быть готовы действовать в своих собственных интересах.

Не приходилось сомневаться, что, если болезнь Генриха повторится, парламент снова передаст регентство Йорку, поэтому было трудно решить; что именно нам следует предпринять. Главной моей, заботой, естественно, оставалось продержаться до того времени, когда Эдуард достаточно подрастёт, чтобы взять в свои руки бразды правления. Но я знала, что, как бы быстро ни развивался мой сын, — а я намерена была ускорять этот процесс всеми возможными способами, чтобы он опередил всех принцев, какие только есть в мире, постигнув и воинское мастерство, и искусство политики, — пройдёт двенадцать и даже более лет, прежде чем он сможет управлять государством.