Алан Савадж - Османец

В считанные часы отец, казалось, превратился из полубога в смиренного человека. Энтони не мог себе представить, что ждёт их впереди... Мать была разбита; из уверенной и привлекательной средних лет женщины она превратилась в убитую горем старуху. Честолюбивым мечтам отца пришёл конец. Он не мог предпринять ничего, кроме как вернуться в Англию и наняться тяжеловооружённым всадником. Но хватит ли у него мужества, чтобы без страха смотреть врагу в лицо?

А сам Энтони? Его меч переломлен, брат будет задушен, сестра обесчещена и превращена почти в шлюху...

Энтони в оцепенении смотрел на город. Северный ветер, ощущавшийся даже внутри Золотого Рога, вынес их через плавучее заграждение в Босфор. Теперь они огибали акрополь, где император, вероятно, ужинал в этот час.

— Я ненавижу тебя! — закричал Энтони, и ветер подхватил его слова. — Я ненавижу всех вас! Я вернусь и уничтожу вас!

Ветер разорвал фразу на части, но слова были сказаны. Слёзы хлынули из его глаз.

Ветер крепчал. Энтони оставался на палубе, у него не было никакого желания сидеть с родителями в каюте. Он почувствовал, что порывы ветра, раздувавшие его одежду и выбивающие слёзы из глаз, вынесли судно из узкого пролива на просторы Мраморного моря. Волны обрушивались на палубу и разбивались о корму.

— Это уж слишком, — сказал помощник капитана, — мы должны повернуть назад.

— Назад? — заревел капитан. — Что это даст? Против течения и ветра одновременно? Мы будем плыть задом. Бог проклянёт тебя за трусость. Если тебя так пугает ветер, сбрось паруса!

Помощник отдал приказание, и матросы бросились на реи приспустить паруса. Это почти ничего не изменило, судно продолжало нырять носом, двигаясь со скоростью десять узлов, что значительно превышало его возможности. Огни Константинополя «оставались на траверзе в течение нескольких минут, потом они исчезли. По правому борту были видны огни на турецкой стороне пролива. Но скоро и они остались за кормой.

— Будет полегче, когда мы выйдем в открытое море, — сказал капитан. — Увидите!

— Я не могу удержать штурвал, — задыхаясь, прокричал рулевой. — Ветер меняется.

Судно вышло из узкого прохода, но ветер изменился на западный и сбивал их с курса. Капитан приказал убрать паруса, а сам бросился к штурвалу.

Энтони ухватился за мачту, заворожённо глядя на волны, разбивавшиеся о корму и бросавшие корабль из стороны в сторону. Они сбивали корабль с курса несмотря на то, что у руля было два матроса. Последний огонёк исчез из виду, и они погрузились во мрак ночи.

«Прощай, Константинополь, — думал Энтони. — Прощай, великий дука! Кэтрин и Анна Нотарас...»

Слёзы подступили к горлу. Он никогда не вернётся сюда. Никогда... С вахты донеслись звуки, и Энтони оглянулся, напряжённо всматриваясь вперёд... Но мгла вокруг была чернее самой ночи. Прежде чем он успел сообразить, что это было, раздался ужасающий скрежет, и корабль развернулся носом к волне. Энтони отпустил мачту, и его бросило вперёд на палубу. Мачта, за которую он держался, рухнула за борт, переломившись несколькими футами выше его головы.

Другие мачты также переломились, и судно, став игрушкой волн, разваливалось, поднимаясь и с грохотом падая при каждом новом ударе волны.

— Всем покинуть судно! — скомандовал капитан. — Покинуть судно!

Родители Энтони карабкались по кренящейся палубе, пытаясь пробраться к трапу. Энтони услышал зовущий из темноты голос отца и через минуту схватил руку Джона Хоквуда. Джон крепко держал Мэри, совершенно обезумевшую от обрушившихся на них несчастий.

— Что происходит? — задыхаясь, спросил Джон.

— Вероятно, мы сели на мель, — ответил Энтони.

— Быстрее к лодке! — крикнул Джон.

Матросы уже спускали за борт шлюпку, Энтони потащил родителей к ней, пытаясь удержаться на палубе, вставшей дыбом под ударами волн, добивавших совершенно беспомощное судно.

Энтони посмотрел в сторону берега, который успел разглядеть перед крушением. Берег, точнее скалистая гряда, был очень близко. У Энтони не было ни малейшего представления о том, что это за земля.

Шлюпка, на какое-то время заслонённая от штормовых порывов ветра разбитым судном, качалась на волнах, с двух сторон прикреплённая к кораблю.

— Освободите место! — заорал Энтони. — Освободите место!

Их приняли в шлюпку неохотно; капитан приказал перерубить канаты. Энтони оглянулся на обломки корабля, когда вёсла ударили о воду. У них почти ничего не осталось из вещей, захваченных из Константинополя. Теперь они в полном смысле слова лишились всего!

Но им не пришлось долго скорбеть по поводу своей судьбы. Шлюпку стремительно понесло вперёд, корму подбросило, и люди попадали со своих мест. Вёсла взлетели в воздух. Энтони, второй раз за эту ночь, упал и очутился в воде. Он нырнул и коснулся дна. Когда же вынырнул, то понял, что они на мелководье. Энтони шарил вокруг себя руками и наконец нашёл мать; волны ударяли в спину и сбивали с ног. Шатаясь, он вытащил мать на берег.

— Отец! — задыхаясь кричал Энтони. — Отец!

— Сюда, мальчик, сюда! — откликнулся Джон.

Жив! Энтони положил мать на песок. Она тяжело дышала, и стонала. Потом он помог отцу и капитану.

— Это чудо! — Джон Хоквуд тяжело дышал. — Я думал, мы погибли...

— Погибли? — повторил капитан. — О да, мы погибли!

— Но мы живы! — возразил Джон.

— И всё же — погибли! — Капитан указал на отряд всадников, направлявших лошадей по скалистой тропе к берегу.

Энтони невольно залюбовался грацией всадников.

— Мы погибли, — застонал капитан. — Это турки!

Вскоре стало очевидно, что капитан, прав. Спасшиеся при кораблекрушении — пятнадцать мужчин и Мэри Хоквуд — были тут же на берегу связаны все вместе; и всадники погнали их к вершине скалы, подгоняя хлыстами. Энтони попытался защитить мать от грубого обращения и тотчас получил несколько ударов хлыстом по голове; он упал и потерял сознание. Его избили во второй раз за эти два дня, и теперь ему ничего не оставалось, как тупо брести в полубессознательном состоянии за моряком, к которому он был привязан.

— Боже милосердный! — стонал Джон Хоквуд. — Чем мы прогневали небеса, чтобы заслужить такое наказание?

Мэри не могла говорить, только горькие слёзы текли по её лицу.

Падая и задыхаясь, они добрались до вершины скалы и вскоре оказались в лагере примерно в ста ярдах от берега. В темноте были едва различимы шатры. Их согнали в кучу и предоставили самим себе, но всё же под присмотром турок.

— Погибли, — повторял капитан. — Мы погибли.

— Вы знаете их язык? — спросил Джон.

— Я знаю всего несколько слов. Поэтому я и говорю, что мы погибли.