Алан Савадж - Османец

— Вы можете попросить воды? Без воды мы действительно погибнем к рассвету.

— Мы так или иначе погибнем к рассвету, — отозвался капитан, — или вскоре после рассвета...

Пессимизм капитана был удручающим. Но Джон скоро понял, чем продиктовано нежелание капитана просить воду. Один из моряков опрометчиво сделал это и тотчас был избит палками.

Ночь тянулась медленно, жажда, голод и ноющая боль в связанных телах становились всё более невыносимыми. Ветер начал стихать. Задержись они с отплытием из Галаты всего на несколько часов, то, вероятно, избежали бы и шторма и кораблекрушения. Казалось, злой рок преследовал их на каждом шагу, намереваясь уничтожить окончательно.

Но вот наступил рассвет, провозглашённый муэдзином [28] М у э д з и н — служитель мечети, с минарета призывающий верующих к молитве. , призывающим на утренний намаз [29] Н а м а з — в исламе ежедневное пятикратное моление. . По этому сигналу каждый мужчина в лагере начинал молитву, встав на колени лицом по направлению к Мекке.

Теперь пленники могли рассмотреть окружавшие их шатры, над которыми развевались зелёные флаги. Каждый шатёр был достаточно большим, чтобы вместить несколько человек, но мог быть мгновенно сложен. Джон Хоквуд понял, что это походный лагерь турецкого патруля. То, что их судно выбросило прямо к сипахам [30] С и п а х и — воины султанского кавалерийского корпуса. , было ещё одним подтверждением зловещей судьбы, которая преследовала его семью в последнее время.

Земля вокруг была выжжена солнцем, лишь несколько чахлых деревьев виднелись в отдалении. Внизу беспокойно колыхались воды Мраморного моря... Вот и всё, что можно было сказать об окружавшем их пейзаже.

Джон рассмотрел турецких воинов, которые, закончив молитву, с большим удовольствием пили и ели, не обращая внимания на страдания пленников. Несмотря на страх и усталость Джон Хоквуд не мог не восхищаться пленившими их воинами. Он оценил воинственный дух, уверенное поведение и качество их вооружения. Они были одеты в белые рубахи с длинными рукавами, синие шаровары были заправлены в мягкие лайковые сапоги. На головах были круглые железные шлемы с острым выступом для отражения ударов. Поверх рубахи была одета кольчуга-кираса, ниспадавшая до бёдер; поддёвка под кольчугой была из толстого войлока и защищала от сабельных ударов. Собственные сабли сипахов были изогнутыми и острыми, как бритва. Такие сабли рубили, а не пронзали. Кроме того, сипахи были вооружены пиками и луками со стрелами, то есть во всём соответствовали описанию императора Константина лучшей в мире лёгкой кавалерии.

Но каких-либо признаков огнестрельного оружия видно не было. Поэтому эти замечательные воины всё-таки не могли противостоять пушечному огню.

До слуха пленников донёсся цокот копыт, и кавалькада всадников въехала в лагерь, сопровождая величественного предводителя. Как и у простых сипахов, на этом человеке были кираса, круглый железный шлем, но его белая рубаха заканчивалась широкой золотой каймой. В руках он держал жезл с конским хвостом, завязанным в узел.

— Это их паша, — угрюмо пробормотал капитан.

Паша спешился и размашистым шагом подошёл посмотреть на пленников. Воины, сопровождавшие его, ухмылялись и обменивались короткими замечаниями. Их свирепые глаза и вся повадка красноречиво говорили, что ни о каком проявлении жалости к страданиям людей, -пригнанных с берега, не может быть и речи.

Паша был человеком с орлиными чертами лица, почти наполовину скрытыми бородой и усами. Он сделал знак, и его люди бросились к пленникам, размахивая палками и кнутами. Связанные одной верёвкой, несчастные не могли оказать никакого сопротивления. Построив пленников в линию, сипахи стали срывать с них одежды.

— Господи! — взмолился Джон. — Что же это такое?

— Они хотят убедиться, достоин ли кто-нибудь из нас остаться в живых, — объяснил капитан.

К счастью, происходящее не коснулось жены Джона, на неё просто никто не обращал внимания. Но мужские гениталии неизбежно проверялись нетерпеливыми пальцами сипахов. Джон не мог заставить себя посмотреть на Энтони, который был ошеломлён не меньше, чем он сам.

— Если бы вы были обрезаны, — сказал капитан, — вы бы имели шанс выжить.

— Мой Бог! — пробормотал Джон. Ему никогда не приходило в голову, что жизнь или смерть могут зависеть от кусочка плоти.

Пока продолжался «осмотр», паша медленно продвигался вдоль линии заключённых и, дойдя до Хоквудов, нахмурился, оценивая их телосложение и рыжие волосы. Он повернул голову и рявкнул кто-то... Его спутники расступились, давая дорогу человеку преклонного возраста. Он держал жезл, а не турецкую кривую саблю; на голове его была белая войлочная шапка, а не шлем. Его седая борода доходила до пояса.

Паша обратился к нему, и тот, в свою очередь, посмотрел на Джона и Энтони. Потом он заговорил по-гречески.

— Халим-паша спрашивает тебя, — обратился он к Джону высоким дрожащим Голосом, — не ты ли человек по имени Хоук, который служит византийцам?

Джон помедлил с Ответом, удивлённый осведомлённостью турок о происходящем в городе. Возможно, турки расценят византийского генерала большим врагом, чем генуэзских моряков. Но, как сказал капитан, их всё равно ждёт смерть!

— Да, я Джон Хоквуд, — ответил он, — но я оставил службу у императора.

Муфтий [31] М у ф т и й — высшее духовное лицо у мусульман. перевёл ответ паше, который слушал, поглаживая бороду.

— А это твой сын? — спросил муфтий.

— Сын и жена, — ответил Джон.

— Она не в счёт, — произнёс муфтий.

— Наоборот, — устало возразил Джон, — она для меня ещё как в счёт.

Муфтий пристально посмотрел на него, кивнул и повернулся к паше. Паша раздумывал некоторое время. Энтони затаил дыхание: что это — шанс выжить или смертный приговор?

Внезапно паша отдал приказание, и верёвки, связывающие трёх Хоквудов с остальными моряками, были перерезаны. Но тут же их связали снова и увели от генуэзских моряков.

— Прощайте, — бросил им вслед капитан.

— Что с нами будет? — спросил его Джон.

— Не знаю, друг мой. Не знаю.

Джон обратился к муфтию:

— Я умоляю вас, господин. Моя жена едва держится на ногах. Глоток воды...

Муфтий распорядился, и к их удивлению принесли еду и воду. Еда была очень сухой и напоминала кашу с кусочками жилистого мяса; они ели руками, но тем не менее это был настоящий праздник. Генуэзским морякам не дали ничего, это было бы излишней роскошью.

Паша вскочил в седло, свита последовала за ним. Сипахи начали кружить около кучки моряков. Сняв луки и достав стрелы, они начали стрелять в обнажённых мужчин. Первая стрела поразила цель, моряк вскрикнул и, упал, потянув за собой одного из товарищей. Он не умер сразу, но продолжал кричать и корчиться от боли. Его товарищи инстинктивно отпрянули от всадников, сбившись в кучу и став одной большой мишенью. Издавая самодовольные крики, всадники продолжали стрелять в человеческую массу, предоставленную им на растерзание. Не надо было быть метким стрелком — каждая стрела достигала цели. Кровь брызгала и лилась по земле, генуэзцы пронзительно кричали и молили о пощаде. Упав на колени, моряки постепенно затихали, некоторые были уже мертвы, и вот уже пленники превратились в груду мёртвых и полуживых тел. Сипахи продолжали стрелять и стреляли до тех пор, пока не умолк последний стон.