Алан Савадж - Османец

— Этот парень — большой наглец, — сделал вывод один из присутствующих.

— Он вправе заботиться о семье, — сказал Мочениго, вероятно подумав о том, что Барбара и её дети являются его родственниками. Он позвонил в колокольчик, его секретарь появился в, дверном проёме. Мочениго отдал распоряжение.

— Мы сделали, как ты хотел, Хоук-паша, — сказал дож. — Теперь настала твоя очередь...

Энтони глубоко вздохнул и посмотрел вокруг себя на враждебные лица.

— Новости плохие. Фамагуста пала. Кипр принадлежит Селиму.

— Когда это случилось? — спросил Мочениго, вопросом прервав гул голосов, наполнивший зал.

— Менее двух недель назад, ваша светлость.

— У нас нет известий об этом.

— Султан довольствуется тем, что вы узнаете всё в нужное ему время.

— А ты его посланник... — сказал Мочениго. — Ты будешь уговаривать нас сдаться?

— Наоборот, ваша светлость. Я оставил службу у султана. Султан ненавидит меня больше, чем любого венецианца.

— Это — обман, — сказал кто-то. — Скажи прямо, человек, что случилось в Фамагусте? Крепость была неприступна...

— Ни одна крепость не может быть неприступной. Гарнизон держался, пока не вышли запасы пищи и боеприпасов. Затем Бригадино сдался на определённых условиях. — Энтони вновь тяжело вздохнул. — Но турки нарушили свои обещания, защитники Фамагусты были вырезаны. Переговоры об условиях сдачи вёл... я сам, — тихо произнёс Хоквуд.

Шорох пронёсся вокруг стола, люди напряглись.

— И у тебя хватает наглости признаваться в этом? — почти крикнул Мочениго.

— Да. Потому что я не нарушал этих условий. В момент, когда гарнизон сложил оружие, меня сместили. Поэтому я покинул службу султана. Честь моя была опорочена.

— И всё же ты пришёл к нам, — размышлял Мочениго. — У тебя наверняка есть основание для этого... потому что тебе хорошо известно, что такое вероломство не прощается.

— Я пришёл, потому что жажду мести не меньше, чем ты. Я пришёл предупредить тебя, что, если флот, собирающийся в Мессинском проливе, будет распущен, христианский мир окажется в беде. На следующий год турки вновь пойдут на Вену, а галеры Али-паши появятся в твоей лагуне. Турок необходимо остановить сейчас — и лучшей возможности у тебя не будет. Дай мне флот, я сам сражусь с Али-пашой. Я знаю этого человека. Я могу это сделать, господа, — настаивал Хоквуд. — Я командовал турецким флотом и знаю, как его можно разбить.

— Ты рассчитываешь, что мы доверим тебе командование нашим флотом, Хоук-паша? — раздался гневный голос.

— Командовать будет не Хоук-паша, — в отчаянии заявил Хоук-паша, — командовать будет Энтони Хоквуд.

Мочениго внимательно смотрел на него несколько секунд, а потом сказал:

— Удалитесь, господин, мы должны обсудить ваше предложение.

Сержант охраны вывел Энтони из зала для совещаний в небольшую переднюю. Энтони подошёл к окну. Из него открывался вид не на площадь, а на маленький канал, через который был перекинут Мост вздохов.

Через полчаса дверь открылась, и появился секретарь.

— Пройдёмте со мной, господин, — позвал он.

Энтони вернулся в зал для совещаний. У него не было ни Капли страха или дурного предчувствия. Он скорее чувствовал себя подвешенным во времени, пока не знал приговора.

Он изучал лица людей, сидевших вокруг стола. По ним нельзя было понять результат голосования.

— Энтони Хоквуд, известный как Хоук-паша, — начал речь дож. — Ты известен как смертельный враг христиан. Но в этом городе остались записи, свидетельствующие, что твой предок, Вильям Хоквуд, посетил нашу республику как посол от Порты. Его принял дож и оказал поддержку. В те времена Венеция и Порта понимали друг друга и были союзниками. Теперь союз разорван по прихоти вашего султана. Мы воюем друг против друга, и ты пришёл к нам как враг и, более того, как человек, виновный в отвратительном преступлении. Мы не можем освободить тебя от бремени вины, которое лежит на тебе так же, как на всех турках. Твоя просьба о командовании флотом — чистая наглость. С учётом всех факторов мы решили заключить тебя в тюрьму и казнить. Это начало наших репрессий против турок. Мы будем мстить им за вероломство у Фамагусты.

— Приговор будет приведён в исполнение послезавтра на рассвете, — закончил дож.

По удивлённым взглядам присутствующих Энтони понял, что обычно смертельные приговоры исполняются немедленно.

Энтони был слишком потрясён, чтобы размышлять, что это могло означать. Он не боялся смерти — всю свою жизнь он находился бок о бок с ней. Его угнетала мысль, что он должен умереть, прежде чем отомстит за свой позор. К тому же это произойдёт тогда, когда Запад нуждается в нём.

— Увести заключённого, — приказал Мочениго.

Сержант тронул Хоквуда за плечо. Энтони хотел было что-то сказать, но передумал. Он не станет унижаться, умоляя этих высокомерных недальновидных правителей.

Хорошо хоть, что его не отдали на растерзание толпе, а вывели по коридору к мосту, который был перекинут через канал и сквозь плотный узор боковых решёток которого никто не мог заметить его, а тем более узнать.

Хоквуд знал, что вряд ли кто-нибудь придёт ему на помощь, скорее все будут приветствовать решение о его казни.

По ту сторону моста он обнаружил, что находится в другом здании. Он спустился на несколько пролётов лестницы и оказался в камере, которая станет его последним прибежищем на земле. При мысли о том, что ему предстоит провести здесь лишь двадцать четыре часа, Энтони становилось легче. Камера находилась ниже уровня канала, в ней стоял затхлый запах. Здесь было очень сыро, единственными звуками, нарушавшими тишину, были шлёпанье капель (пол на два дюйма покрывала вода) и шуршание крыс.

Но холодно в середине августа здесь не было...

Энтони развязали руки, но заковали лодыжки. Руками он мог разгонять крыс, но любое движение по камере причиняло ему боль.

Надсмотрщик вскоре принёс довольно приятную пищу, в основном макароны, а также вино и воду. Похоже, что его будут пытать — другую причину, по которой Мочениго отложил на день его казнь, было трудно представить. Хоквуд поймал себя на том, что думает, как поведёт себя, когда предстанет перед дыбой или топором. Он вспомнил Баязида: ещё одно своё преступление, выполненное во имя султана.

В камере не было ни одного окна, и Энтони подумал, что свечка вскоре погаснет. Он сел на тяжёлый металлический шар, к которому был прикован цепями, перекатив его в самый сухой конец комнаты. Здесь он какое-то время чувствовал себя относительно удобно, правда, ноги оставались мокрыми. Крысы рассматривали Энтони с некоторого расстояния, надеясь напасть на него во время сна.