Алан Савадж - Османец

В самом сердце великой армии находился эмир, его везиры, генералы, гарем, даже во время марша скрытый в занавешенных носилках, и его приёмная мать. В этот раз эмира сопровождали и двое его новых рекрутов. Часто Мехмед просил одного из Хоквудов составить ему компанию. С Джоном он говорил о пушках, вооружении и стенах Константинополя, с Энтони — о других вещах.

— Английские короли не совершают таких переходов?

— Время от времени они объезжают свои владения, — объяснял Энтони. — Но таких расстояний в Англии просто нет. Это небольшое королевство.

— Я мало знаю свои владения, — вздохнул Мехмед. — Но я исправлю это положение. Так много надо сделать и так мало времени. Я понимаю, что любое передвижение по таким огромным владениям — трата не только времени, но и сил. Но я следую обычаям моего народа, в мире нет другого народа, настолько приверженного традиции, как турки. У нас есть поговорка, которую, возможно, ты ещё не слышал, Хоук-младший. Запомни её:

— Ты согласен с этим, Хоук-младший?

— Я бы сказал, что это сама правда.

— Пойми, в основе всего лежит закон. Если я хочу изменить закон, я должен совершить что-то великое. — Лицо эмира потемнело, пальцы сжались в кулак. — Я должен взять Константинополь.

Энтони показалось, что перед ним не тот человек, который недавно удушил собственного брата и приказал посадить на кол покорного маленького человека, кто-то совсем иной, рассуждавший логично и амбициозно.

Мехмед удивлял Энтони знанием истории и политики древних греков и римлян, их научных трактатов и, более всего, поэтических произведений.

— Мусульманский мир богат поэтами, — сказал Мехмед. — Ты что-нибудь слышал об Омаре Хайяме?

— Нет, о падишах.

— Тогда всё, чему ты учился, бессмысленно. Омар Хайям был персом. Его нельзя назвать хорошим наставником для молодёжи: он чрезмерно любил вино и тем самым нарушал закон Пророка. Но его стихи наполнены глубоким философским смыслом и состоят из красивых слов. Я покажу тебе его книги, когда мы будем в Брусе.

Советники эмира, видя Энтони рядом с правителем, неодобрительно поглаживали бороды — было понятно, что им не по душе расположение, выказываемое рыжеволосому юноше.

Энтони ничего не знал об эмир-валиде. Путешествие в Брусу длилось несколько недель, и за это время никаких известий от неё не поступало. Энтони не понимал, радоваться ему или печалиться... Возможно, она пресытилась и забыла о нём. Он всё ещё помнил её аромат и очарование, а также её слова, которые не забудет до конца своих дней. Правда, при мысли о том, что его могут посадить на кол, если застигнут в шатре эмир-валиде, у Энтони холодела кровь.

Но его страшило и обещание Мары Бранкович снять с него заживо кожу, если он отвергнет её приглашение.

Бруса, окружённая садами и напоенная водой горных стремительных потоков, казалась оазисом посередине пустыни. Ослепительно белые дома стояли на узких изогнутых улочках, утопая в зелени. Здесь было несколько бань, вода в которые поступала из горячих источников. Хоквуд, ошеломлённый роскошной жизнью Константинополя по сравнению с обычаями родной Англии, с удивлением для себя отмечал, как тщательно турки следят за чистотой своего тела.

Бруса была местом захоронения эмиров. На естественной террасе над городом возвышались надгробия Османа и Орхана. Эмир Мехмед I был похоронен в самом городе, над его могилой возводился мавзолей священного зелёного цвета. Сразу же по прибытии в город началась церемония погребения Мурада, сопровождаемая прощальными речами и оплакиванием; разрабатывался проект ещё одного огромного мавзолея, получившего название мечеть Мурадие.

Жизнь города на период траурной церемонии замерла. Не работали даже те, кто ткал шёлковые ткани, а этим занималось большинство людей, не задействованных в армии. Скорбные звуки труб, грохот цимбал, медленные, монотонные удары барабанов наполняли воздух.

Хоквуды на это время были предоставлены сами себе. К их огромной радости, Мэри была отпущена из гарема, ей позволили присоединиться к ним в доме, предоставленном в их распоряжение. Она казалась цветущей в новых роскошных одеждах и всё-таки была какой-то другой. Когда супруги уединились в спальне, Джон обратил внимание, что у жены выбрит лобок. Мэри смутилась и объяснила, что всех женщин в гареме бреют и у неё не было выбора. Возможно, размышлял Джон, все остальные перемены в Мэри связаны с тем, что она вынуждена приспосабливаться к местным обычаям.

— Сами женщины бреют друг друга? — спросил Джон.

— Нет, — зардевшись, ответила Мэри.

— Значит, ты должна это делать сама?

— Нет, — ещё более покраснев, повторила Мэри.

— Тогда кто... О Господи?! — Джон был в полном недоумении.

— Тех, кто это делает, нельзя считать мужчинами. — Мэри положила руку на плечо мужу.

— Правда? Они живые, они едят и пьют. Значит, чувствуют.

— Я не знаю, что ответить... Таков обычай, — вздохнула Мэри и, неожиданно забеспокоившись, спросила: — Ты ничего не скажешь мальчику?

— Когда-нибудь он сам всё узнает. Не беспокойся, я ему ничего не скажу.

Через какие-то мгновения Джон убедился, что его жена не потеряла своей уверенности и прелести, даже, будучи выбритой темнокожими. Что ещё ей пришлось пережить в гареме? В Константинополе он слышал рассказы о неестественных склонностях, которые развиваются у женщин, живущих вместе и лишённых иных мужчин, кроме единственного господина. Эта мысль будоражила его воображение... К тому же Джон должен был сообщить Мэри о своём согласии сотрудничать с турками. Она спокойно выслушала мужа.

— Я поступил так ради спасения наших жизней, выбора у меня не было. И я всё ещё хочу отомстить тем, что причинил нам зло.

Через некоторое время Мэри улыбнулась.

— Я люблю тебя, муж мой, сейчас даже больше, чем когда-либо. Ты поступил как настоящий мужчина, а не вёл себя как побитая собака. Моё сердце обливалось кровью, когда тебя вынудили покинуть Константинополь. Если турки дадут тебе меч и доспехи, я буду ещё больше гордиться тобой.

— Мне пообещали больше, Мэри. У меня будет кузница и люди, чтобы отливать пушки. — Улыбка Джона Хоквуда стала зловещей.

По окончании траурной церемонии Джон Хоквуд принялся за работу. Ему нужна была бронза для пушек, кожа для связывания бочек; он прикидывал, как соорудить лафет, рассчитывал вес ядер, претворяя в жизнь новые идеи, появившиеся у него во время практической деятельности.